Альфа Центавра
Шрифт:
— Переходите на нашу сторону, — сказала Елена, и оглянулась, нет ли поблизости Котовского, ибо есть ли у него две головы, работающие попеременно, как ходят русские:
— Шагом, но не быстрым, а попеременным, — точно неизвестно. И более того, придя в неистовое беркерсиерство, может и нарочно отказаться от благ, предоставляемых вторым столом.
— Можете ли вы мне обещать на праздничный ужин После Победы Курицу с каштанами и Пулярку с трюфелями?
— Я предпочитаю блондинок.
— Вот?
— Шутка, но я не понимаю, в чем ваше да, и в чем — нет. Ибо и то, и другое:
— Просто куры. — Или вы не всегда любите кастрированных?
— А в чем ваше: да и нет?
— Кастрированные лучше, ибо никогда не огорчают мужчин, потому что на вопрос:
— Хочешь ли ты? — отвечают:
— Я всегда хочу. — Обычные иногда встают в горле. И более того:
— Даже занимаются предательствами.
— Не думаю, что в этом между ними есть разница. Просто один предатель жирней и дороже. Ты знаешь, сколько стоят трюфеля?
— Я пробовала только конфеты.
— Если мы победим, я приглашу тебя на пулярку с трюфелями.
— Но чтобы была и курица с каштанами.
— Вы просто Маркиз де Сад в юбке.
— А вы?
— Я мечтаю стать главнокомандующим.
— Их есть у меня.
— Не думаю, что вы победите. И знаете почему? Вы зажаты между нашей объединенной армией броневиков и танков, и беркерсиерами Врангеля.
— Не думаю, что он выберется живым из того заколдованного замка, где сейчас находится. И все-таки:
— Мы вместе? — Елена села на колени командиру пулеметной роты. Таким образом, Котовский оказался тем Гектором, который один встал на защиту крепости. Ибо, ибо. Ибо Вара прекратил отсекать от броневиков и танков вездесущую инфантерию, и колонны беспрепятственно вошли в город. Гранатометчики Котовского подбили несколько танков и броневиков, но это была стрельба не прямой наводкой, и тем более, не прицельная, а только пристрелочная, ибо велась сверху, по дуге, а броневики и танки двигались, и катапульты древности, редко попадали точно по цели. Котовский забаррикадировался в башне, в надежде поджечь еще несколько десятков врагов, но был брошен по совету Ники Ович:
— На съедение мышам. Он сам себя заточил — так пусть там и сидит, пока не сдохнет. И прошу не бросать ему ничего, что можно бы съесть, кроме пулярок с трюфелями, и никогда:
— Кур с каштанами, — пусть разжиреет и лопнет, как переспелый царицынский арбуз. Елену взяли в плен, и хотели обменять на:
— Одни на одного — другие на другую. — Махно и Аги хотели купить Врангеля, а Ника Ович и Махно — его жену Камергершу. В чем да и нет, в этом выборе воины не могли понять, и голосовали просто:
— Одни за Аги и Махно, а другие за Махно и Нику Ович. Елена в это время, пока шел пир сначала на Стене крепости, потом ближе к ночи, в Метрополе, где, как говорится:
— Все ушли на фронт, — но не все еще были там убиты:
— Стояла в обычном для этого города месте, на центральной площади, чтобы хорошо было видно из Метрополя: в деревянном щите, где до этого последний раз стояла Камергерша. Хотя не она была ее мамой, а дура Агафья, и болван Махно, которые ее до сих пор не узнали, что прекрасная леди:
— Их родная дочь. А когда узнали — испугались, что их могут посчитать за предателей, ибо. Ибо, они вышли ночью при свете факелов из кабака Метрополя, чтобы посмеяться над пленным трофеем, и покидать в нее яблоки и груши, которых было слишком много в этом году — хотя не исключено:
— Эти остались еще с прошлого года. — И. И увидели, наконец, на ее плече лилию, которую еще при рождении — точнее, немного после него — Аги наколола на плече своей любимой, первой и единственной дочки Лены.
— Зачем? — не успел тогда спросить Махно, так как попал на стажировку демократии в Сибирь. И она ответила его невидимому Астралу:
— В честь Александра Дюма-старшего, — которого я очень любила.
— Почему любила? — спросил Махно.
— Потому что, как только полюбила тебя — так бросила школу, где учила детей мировой литературе, и забыла не только Дюма, но и Шекспира с Данте вместе взятых. Как в песне:
— Ах, Вольтер, мой Вольтер! И Жан-Жак Руссо вместе с его Маркизом де Садом, где вы, где вы, милые мои друзья? Не драма, однако, а:
— Трагедия. — Практически без любовных треугольников, ибо — Каки в языческом храме треугольные, когда очереди стоят километровые. — Как и говорил по этому поводу Владимир Высоцкий Маньке Аблигации:
— Работать надо.
— Это она, — схватилась за сердце Учительница-Агафья, боевая подруга Батьки Махно.
— Кто?
— Твоя родная дочь.
— Да? Но я, кажется, тогда был в очередной тюрьме, нет? Хорошо, щас проверим. — И приказал принести пулярку с трюфелями и курицу с каштанами. — Посмотрим, что выберет, и решим: казнить или миловать.
— Ты совсем оскотинел, сукин сын! — рявкнула Аги, и вытащила саблю. — Я тебе только что сама сказала: это она.
— Я не понимаю, почему?
— По ли-ли-ии на плече, ты Александра Дюма хоть читал когда-нибудь?
— Конечно читал, в тюрьме мне больше заняться было нечем. Но там это было нарисовано, чтобы запомнить предателя.
— Дубина ты сие протяженная, наоборот, из вечной любви! Ибо как можно любить вечно?
— Как?
— Только как в публичном доме, представляясь своей любимой грезившимися ей мужиками.