Альфа Центавра
Шрифт:
— Более того. — Потому что Кали так и не смогла подняться с банкетных стульев, несмотря на то, что бездыханный, а точнее, окумаренный перст Распутина показывал на пятку Дрозда. Она не обратила внимания. Но все же сказала, когда Дроздовский, быстро отошедший от полученных, но не смертельных для него ранений, сомкнул железные пальцы на ее шее:
— А ведь я знала, что покойники иногда говорят правду, — имея в виду указующий палец проповедника Киннера Распи.
— Хорошо, мы можем начать всё сначала, — сказал Дро. Он встал, поднял длинными руками всё еще недвижное тело Распутина на свои могучие плечи, вышел из банкетного зала, и продолжил путь к огню. Но дверь на кухню оказалась закрытой, и Дро положил Распутина на стойку раздачи, как подарок благодарной свадьбы отличным поварам.
Однако Распи подарком не был, он очнулся чуть-чуть, как будто съел отравленный цианистым калием марципан, но, как говорится:
— Для него этого оказалось мало. — И упал вниз, уже на кухню, но невооруженным взглядом увидеть Распи было нельзя. Поэтому когда Дрозд вернулся, ибо передумал, и не стал заходить в банкетный зал, чтобы отобрать у Кали кинжал, который забыл взять сразу, и которым намеревался открыть запор на кухонной двери, или вообще просто:
— Оставить себе, как трофей.
— Убежал, — сказал Ахилл, и не вооружил свой взгляд, а если следовать классическому искусству:
— Глаз, — перегибом На Ту Сторону, где почивал:
— Их бин Распутин.
Он вернулся назад, рассмотрел, как с птичьего полета танцующий в последней смертельной схватке зал, и понял, что:
— Видит, как Коллонтай вонзила второй кинжал, в печень Василия, и протолкнула его дальше со словами:
— Прости, на шлагбауме Кремля в каракулевой шапке ты выглядел лучше.
— Врешь — не возьмешь! — неспешно рявкнул Василий Иванович, и потащил кинжал назад, Кали попыталась помешать ему, но получила удар тыльной стороной ладони в подбородок, упала и откатилась к эстраде. Но Василий не смог вытащить этот пенальти, ибо это был не простой острый клинок, а заостренная ножка от стула, а такие не только не берутся, но и:
— Не вынимаются: дерево столкнулось с ребрами, так это, как непослушный шар в снукере:
— Постучал, постучал по створкам лузы, да и упал вошедши, но не как пьяный из кабака:
— На снег, — а до самых печенок, как говорил Владимир Высоцкий, до самого — хотя и не гнилого — нутра и его величественного, как Вавилонская Башня, позвоночного столба, которая рухнула еще раньше, до этого всем памятного события:
— Гибели Василия Ивановича. — Зацепилась щепка за печенки, чуть-чуть не доплыл, упал под ноги танцующим в последнем танце бойцам.
Коллонтай увидела огромного, как тень Отца Гамлета Дроздовского в проеме, соединяющем зал и потустороннее для простых посетителей пространство. Она бросила кинжал, но Дрозд поймал его и отправил назад — прямо в ее луженое горло. Кали упала поперек Чапаева — своего любимого любовника. Хотя была замужем, или мечтала выйти за Дэна, который давно уже лежал в баре под ногами Фрая.
Далее, кто убивает Дроздовского?
В живых остались только:
— Фрай и Эспи — из Метрополя, и Камергерша. Из Ритца — Дроздовский. Из Коня: — Врангель, — и сам Распутин. Скорее всего, далее остаются только Врангель и Камергерша плюс Эспи. Но и ее ранили. Врангель стоит на коленях и держит ее голову:
— Убита, — говорит он.
— Кто убит? — спрашивает Камер, поднимая голову, и видит в открытое окно, что в город идет бронетанковая колонна Аги-Махно, и Леньки Пантелеева и Ники Ович. Елена и Котовский готовятся к последнему бою. Все еще сзади, почти у Волги, тачаночная дивизия Жены Париса, в которой с ней вместе Буди — конь, Вара — пулеметчик, Пархоменко — снайпер.
Глава 57
— У нас еще есть снаряды? — спросила Елена.
— Нет, — ответил Котовский. Он через восьмикратный бинокль смотрел на туман, за которым, по его мнению, враг готовился, — как он выразился:
— Преподнести нам сюрприз в виде Троянского Коня.
— Ты думаешь он существует на самом деле? — спросил Елена.
— У меня было видение.
— Когда?
— Как обычно: ночью.
— Это я приходила.
— Ты? Нет, это было не видение.
— А что это было?
— Чудное мгновенье.
— До пяти утра мгновений не бывает.
— Нет, было, было.
— Я тебе точно говорю: ни-че-го не было.
— Да? Откуда тогда дети?
— Вот из ит, дети?
— У меня будут дети, я чувствую.
— Если бы ты чувствовал, я бы тоже знала.
— Тем не менее, это факт: я знаю — ты нет.
— Я уверена, что не будет. И знаешь почему? За туманом танки.
— Серьезно? Если бы это были танки, или хотя бы броневики — я бы слышал.
— К сожалению, сегодня возможно только одно из двух: либо ты не видишь, либо не слышишь. А так как ты ничего не видишь даже через цейсовский бинокль, то и ничего не видишь естественно.
— Но что-то я все-таки должен видеть.
— Убери бинокль с глаз, ибо так у тебя идет систематический перелет.
— Да? — он опустил бинокль, и понял, что действительно: тишина что-то уж слишком напряженная.
— Я больше всего боюсь, что нас начнут атаковать белые.
— Так ты за белых?
— А ты?
— Волею судьбы я поставлен на этой стене, и буду ее защищать до победы или безвременной, так сказать:
— Утрате человеческих способностей.
— Почему?
— И знаешь почему? Не будет времени точно разобраться, где белые, где полосатые.
— Хорошо, тогда мы вместе не поддаемся ни на какие провокации, ты согласен?
— Думаю, да, но тогда и ты: делай, как я.
— Разумеется, но по-своему.
Заградотряд Аги и Махно не пошел, как хотелось им сзади, расположился по флангам, ибо Ника Ович сказала этим парламентерам из зада, как она выразилась:
— Иначе. — И повторила: — Иначе мы повернем оглобли в обратную сторона. А Ленька Пантелеев положил при этом правую ладонь на Кольт сорок пятого — левую на десятизарядный Маузер. Почему именно на десяти, а не как это принято в экстраординарных случаях: