Альфа Центавра
Шрифт:
— Да, он прав, — констатировал Фрай, — посмотрите в своих тугаментах, на кого вы ставили, за тем и пойдете, повесив головы, ибо… ибо вряд ли кто угадал то, чего больше всего хотел. Хотя найдутся и такие, кто скажет:
— За счастье посчитаю наставить Рога этому Царицыну, сражаясь в штурмовой дивизии Одиссея. — Точнее, не Рога, а самого Быка в виде древней Лошади. И чтобы замять впечатление от непопадания с первого выстрела в слово КОНЬ, предложил:
— Сдавать Мандаты. Но его не послушали, решили, лучше сами с утра пораньше разобраться, что у них все-таки написано в тугаментах.
И действительно, многие были в печали, и не от того, что вчера много выпили, а утром не дали похмелиться, а потому, что попали с бала прямо на корабль, но главное, что не тот, о котором так долго мечтали. Сама Щепка, например, высказалась беспрецедентно:
— Это не мой театр. — Почему? А все очень просто:
— Дэн, как он говорит теперь: поставил по ошибке не на ту, а именно на Феклу, этого, как его? Оказалось, что Одиссея, который теперь по пьянке на балу проболтался, что был на Альфе Центавре, и там его звали:
— Вра, — а еще точнее, ибо уже по земному:
— Черный барон Врангель.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава 21
Адеського Кичмана бежало два урькана, бежало два урькака по тайге-е-е. Адин урькан Маскофский, другой из Питера раднова, где с Сонькой жил блатной-й-ой-ой!
— Я…
— Подожди. А третий Зайц дарагой-й-ой-ой. Да, третьим они взяли с собой зайца, которого так и звали Заяц, просто потому, что за семьсот километров тайги забыли его настоящее имя. Они прошли много, но странно, думали, что им осталось еще почти полпути. Свои имена за время побега из царского острога они забыли давно, а недавно пропали и клички. Вместо них пришли, как догадался один из них, древние имена. Заяц тоже начал сомневаться, что это именно он всегда был зайцем.
— Если бы это был я, меня давно бы съели, — сказал он. Действительно, никто уже не помнил, почему они до сих пор не съели зайца.
— Скорее всего, мы расслабились и дали ему имя, — сказал Буди. — Помнишь, когда мы нашли великолепные наркогрибы.
— Это когда обожрались, и забыли даже о том, что много дней вообще ничего не ели, кроме коры деревьев?
— Есс.
— И поэтому не съели? — решил уточнить Эсти.
— Да, и более того, я думаю по этой причине и появились имена.
— А именно? Чтобы Их не ели? — вставил третий, Вари.
— Он имеет право голоса? — спросил учтиво Эсти.
— Да, и знаешь почему?
— Почему?
— Может он — это ты.
— Я? Но не ты?
— Теоретически возможно и это, но с минимальной долей вероятности.
— Но в принципе это возможно?
— Да.
— Отсюда следует, — продолжал Эсти, — что ты и есть наш сегодняшний заяц.
— Почему?
— А как выбрать, если мы уже стали все одинаковые?
— И как ты выбрал?
— Только, как самого умного, ибо дуракофф-то жалко. — И Эсти добавил, обращаясь к Вари: — Иди сюда, ляг. А ты, Зая, — обратился он к теоретику Буди, — разведи костер побольше, чтобы тя можно было прожарить как следует. Я, вишь ты, не люблю с кровью.
— Да ты чё, в натуре, Эсти, я же ж только что долбил тебе, как дятел на дереве, живых существ с именами:
— Не едят!
— Как тебя звать?
— Меня…
— Вот, пажалста, забыл! — засмеялся как пантера Эсти.
— Нет, не забыл, я Зая… Прошу прощения, оговорился, я…
— Да нет, забыл, забыл, — поддержал высказанное уже мнение Вари.
Он лег недалеко от Эсти, так что его голова находилась на уровне ног Эсти. Но не заметил, что и наоборот:
— Его ноги оказались у рыла Эсти. — Не совсем, но где-то рядом.
— Чем-то пахнет, — сказал Эсти.
— Это иво нохги, — сказал толи хмуро, толи весело Буди. Эсти наорал на Вари за неуместность его ног, в результате чего Вари и Буди объединились против Эсти, и заставили отнимать у ниш большую — с кокос — кедровую шишку:
— Зая, отними!
— Зая, лови! — крикнул Вари, и как будто бросил ему шишку, но сам за спиной перебросил ее Буди.
— Вы меня съедите, — наконец устало Эсти сел на траву.
— Костер по твоему велению-хотению горит, значит, кото-то точно сегодня будут жарить.
— И да, Зая, — сказал Вари, — не надейся, что дух твой при этом останется невредим. И Эсти к ужасу своему понял, что чувствует себя зайцем. Зайцем, поданным к столу этих олухов. Увидел не просто так, в уме, а в реальности:
— Они едят, а он глядит.
Тут Буди увидел со своей стороны, что из леса вышел мужик, и без оглядки — в том смысле, не только назад, но и вперед, на них, двинулся к костру. За спиной у него был цветной рюкзак.
— В тайге, откуда? — воскликнул Буди. Эсти пока благоразумно молчал, ибо слово ему никто не давал, и вообще почетно-обеденное звание Зайца с него пока никто не снимал. Мужик вынул из цветного вещмешка банку тушенки — как им показалось литра на полтора, хотя было совершенно ясно: не больше литра, но вид умели, умели делать — банку сгущенки, галеты, которые не замерзли на морозе, и не сгнили от сырости, образуемой холодной наружностью, и теплой от природы спиной.
— Он нас даже не видит, — сказал Эсти, и все промолчали, хотя слова ему никто не давал. Правда, она и в тайге правда. Правда, у каждого своя. Мужик совершенно не думал о том, что они могут даже потерять сознания от вкуса настоящей тушенки. То им казалось, что это говядина из больших упитанных быков Абердин-ангусов, то Брангус, то из США, то из Шотландии, а Эсти опять влез и сказал, что помнит этот вкус, как:
— Из Казахстана, но тоже Абердин-ангусы. Спрашивается, откуда им были известны эти породы хорошего мяса?