Альфа и Омега. Книга 2
Шрифт:
В этот момент мне стало искренне жаль, что я не вижу лица кардинала, потому что камера не отрывалась от госпожи Боро. И в то же время вдруг стало очень и очень не по себе, потому что я на каком-то интуитивном уровне уже знала, что будет дальше.
Госпожа Боро обернулась и поманила к себе кого-то, и когда в кадре появилась до боли знакомая стройная фигурка, облаченная в серебряную рясу, у меня захватило дух, и я, булькая и издавая совершенно нечленораздельные звуки, принялась трясти своего альфу за плечо. Он ничего не сказал, только кивнул и мысленно попросил меня смотреть дальше.
— Здравствуй, отец, — негромко произнес Дани Боро, глядя на кардинала. — Я счастлив вернуться в лоно родной церкви, под защиту Великого Зверя.
— Это он, это точно он! — покатились шепотки по рядам собравшихся. —
Вместе с Медвежонком, которого я едва могла узнать в этом статном золотоволосом юноше, что казался таким взрослым, сдержанным и видным в своем серебряном облачении рядом с хрупкой маленькой матерью, по алтарному проходу в сторону замершего без движения кардинала двинулись двое альф, выступавших в роли телохранителей и пресекавших все попытки страждущих дотронуться до сына кардинала или просто подойти слишком близко. И если сперва я думала, что это делается исключительно с целью его защитить, то потом меня внезапно осенило.
— Они скрывают его запах! Не дают им понять, что он омега.
Йон кивнул и довольно улыбнулся. Меж тем Дани наконец подошел к отцу, глядя на него снизу вверх, но держась с таким достоинством, что я бы в жизни не поверила, что он и плакавший у меня в объятиях Медвежонок это один и тот же парень.
— Что происходит? — шепотом спросила я, когда немая сцена слишком затянулась.
— Он должен официально признать его, — так же тихо ответил мой альфа. — Если сделает это, то Медвежонок, как его сын, наследник и чистокровная бестия, автоматически становится духовным лицом, то есть получает церковный сан. А если нет…
— То все узнают, что он омега, — догадалась я. — И тогда кардинал может распрощаться со своими мечтами о том, чтобы стать Иерархом. Йон, так ты о нем говорил? Это Медвежонок — наш новый влиятельный друг?
— Не Медвежонок, а Дани Боро, — веско поправил меня он. — Будущий кардинал Восточного города, наследующий место своего отца, если тот таки наденет мантию Иерарха.
— Кар… динал… — по слогам пробормотала я, не веря, что все это происходит наяву, и не отрывая взгляда от мощной фигуры Боро-старшего, который медленно положил ладонь на преклоненную голову сына под ликование толпы, празднующей возвращение из мертвых золотого ребенка.
Глава 15. Частная коллекция
Я знала, что он ждет меня на кухне. Сидит на полу, ухмыляясь окровавленными зубами, в которых застряли кусочки моей кожи, и нетерпеливо скребет ногтями по полу.
— За что ты так со мной, Хана? Я же помог тебе. Я дважды спас тебя от лап Церкви. За что ты убила меня? — спрашивает он, и с каждым словом густая темная кровь толчками выходит из дыры на его шее. — Почему ты не могла просто потерпеть и дать мне то, что я хотел? Ты же сама очаровала меня, значит ты этого хотела. Ты сама хотела меня, омега, а значит обязана была дать мне то, что обещал твой запах. Ты не имела права мне отказывать, и я все равно получу то, что ты мне задолжала.
Почему-то я не могла сопротивляться ему. Не могла отползти назад, не могла даже ударить его по рукам, и они ползли по моему телу, как огромные пауки, подбираясь все ближе и ближе к шее.
— Отдай мне свой огонек, Хана Росс, — сладострастно выдохнул труп детектива Гарриса, наваливаясь на меня сверху, и только тогда я смогла закричать.
— Хана! Хана, проснись!
Реальность никак не могла пробиться в мое сознание, и, лишь когда Йон все же умудрился прижать мои руки, которыми я его била по плечам и груди, к туловищу, я осознала, что нахожусь дома, в своей постели, и мне на самом деле ничего не угрожает. Но переживания от сна были настолько сильными, что я едва могла сделать вдох и меня всю трясло.
— Хана, просто слушай мой голос и дыши, — мягко оговорил альфа. — Все нормально. Ты в безопасности. Его тут нет. Все закончилось.
— Прости… Прости, Йон, — сдавленно пробормотала я, а потом бессильно обмякла в его руках, и его крепкая хватка сменилась нежным объятием, в котором так соблазнительно легко было окончательно расклеиться. Всхлипывая ему в плечо и слыша, как он негромко и ласково меня успокаивает, я ощущала себя совершенно разваливающейся на части, хрупким карточным домиком, что до
После инцидента в квартире детектива Гарриса и признания кардиналом Боро своего сына прошло чуть больше недели. Мы с Йоном вернулись к своей старой жизни в Доме, но вот только и он, и я понимали, что это возвращение иллюзорно и неполноценно по своей природе. Почти каждую ночь мне снились кошмары, и я нередко просыпалась с бешено колотящимся сердцем и потом долго не могла снова уснуть, если только Йон не баюкал меня у себя на груди. Мы почти не говорили о том, что произошло в той квартире — мой альфа сразу начинал злиться, как только мы приближались к этой теме, и его агрессия меня пугала. И хотя я понимала, что это его способ справляться с болью, его злость нисколько мне не помогала. Впрочем, я и сама не была готова к обсуждению тех событий. Пусть даже часть меня понимала, что это был буквально вопрос жизни и смерти и у меня, наверное, не было иного выхода, чтобы уберечь себя, с каждым проходящим днем мне было все сложнее убеждать себя, что я поступила правильно. Да, Гаррис был убийцей и, возможно, причинил вред многим омегам, но в чем в таком случае была принципиальная разница между ним и Йоном? В том, что мой альфа убивал «плохих ребят», а он заманивал к себе беззащитных и слабых? Имело ли это такое уж большое значение, если речь шла о ценности каждой отдельной жизни? И если я тоже обагрила руки чужой кровью, давало ли это право кому-то другому так же безнаказанно и оправданно забрать и мою жизнь? Судить, опираясь только на личные симпатии, было так легко, но в попытке осознать и нащупать объективную сухую истину, я забредала в такие дебри морали, что выбраться из них мне становилось элементарно не под силу.
Сам Йон заговорил обо всем этом лишь однажды — когда сообщил мне, что его отец, заручившись помощью старых друзей из Церкви, обо всем позаботился. Дело об убийстве детектива Гарриса было обречено остаться глухим висяком и сгинуть в недрах системы правосудия, и, учитывая, каким позором его вторая жизнь могла бы лечь на репутацию полиции, никто особо этому не сопротивлялся. Газеты не пестрели громкими заголовками о детективе-маньяке, но и того, кто оборвал его жизнь, тоже никто не искал. Вечный компромисс между неудобной правдой и устраивающим всем замалчиванием. Как бы мне ни хотелось думать иначе, я понимала, что это палка о двух концах. Работай наша система исправно, такие, как Сэм Ортего и Джером Стоун, гнили бы на нарах, а в доках не были бы спрятаны склады с клетками для бестий. Но в таком случае ни мне, ни Йону тоже не удалось бы выбраться из всего этого безнаказанными. Мы все жили на грани дозволенного и уголовно наказуемого, но пока эта грань была размыта даже для власть имущих, такие, как мы, при наличии связей и определенной доли везения могли оставаться на плаву и отчитываться за последствия своих решений только перед своей собственной совестью. И не самая удобная правда заключалась в том, что, если бы меня спросили, согласилась бы я изменить мир к лучшему при условии, что мы с Йоном, как и все остальные, предстанем перед справедливым судом за все, что сделали, я бы не дала тот ответ, которого бы все от меня ждали.
В том числе и потому, что не была уверена, что все уже закончилось и больше никто из нас не запачкает рук.
— Что ты думаешь делать с Джеромом? — спросила я тем утром, когда мы с альфой после завтрака поднялись к себе. Обычно в это время мы уже расходились по делам — Йон приступал к своим обязанностям вышибалы и заодно мастера на все руки, если в Доме опять что-то ломалось, а я чаще всего присоединялась к Поппи за уборкой и готовкой. Но из-за его ранения он до сих пор плохо ходил и обычно проводил время наверху, лежа в постели или разрабатывая ногу по предписаниям врачей. Поэтому и часть моего времени теперь уходила на обработку и перевязку его раны, что сперва вызывало у меня оторопь и даже какую-то робость, потому что я боялась сделать хуже или просто причинить ему боль, но через несколько дней превратилось в рутину. Йон по-прежнему сидел на обезболивающих, и на мои предложения начинать уже снижать дозу, пока отвечал отказом. Впрочем, ему, наверное, было виднее.