Алхимия убийства
Шрифт:
— Руки вверх!
Никакой реакции. Я пинаю его в ногу, но от этого храп становится только громче. Встав на колено, я приставляю пистолет к его лицу. Держа его двумя руками, взвожу курок. Энни Оукли говорила мне, что щелчок от взводимого курка — самый громкий в мире звук. Она была права. Храп прекращается, и глаза храпуна открываются.
— Подними руки вверх, — требую я.
Он смотрит на меня и моргает:
— Зачем?
— Чтобы я не выстрелила в тебя.
Он озадачен
— Дорогая девушка, стоит ли стрелять в меня, после того как я помог вам? — У него типично английский говор.
— Помог мне?
— Ну да. Иначе как бы вы попали из кафе в свою комнату?
Действительно, как? Он приподнимается, и я сую ствол пистолета ему в нос. Он осторожно отводит его в сторону, но я продолжаю целиться ему в лицо.
— Я принес вас. И ваша консьержка не была похожа на сущую Медузу. Вы так ее называли, и знаете, точно, она — сущая Медуза, но к счастью, не понимает вашего английского.
Я отодвигаюсь назад, когда он приподнимается на локте, но держу его на мушке.
— Я не помню ничего такого.
— Конечно, не помните. Вы здорово набрались. Проспали всю ночь и целый день.
— Что?
— Судя по всему, вы не имеете представления о «зеленой фее». У абсента крепость 68 градусов, и свалит вас с ног, если не будете осторожны.
Я хочу оправдаться, но мне нечего возразить и я даю ему возможность продолжать. Кажется, ему есть что рассказать.
— Поначалу это случается с каждым из нас. Я поднял вас с пола и принес сюда.
— Лучше начнем с начала. Зачем ты следил за мной и какое ты имеешь отношение к убийце?
Он хихикает, машинально прикрывая рот рукой, чтобы скрыть зеленоватые зубы, непривлекательно торчащие между грубыми губами. На пальцах у него два больших кольца — с рубином и серебряной блямбой на сюжет греческой античности. Нечасто встречается взрослый мужчина, хихикающий немного по-женски, как этот здоровяк. Если бы я не была в таком замешательстве и рассержена, то похихикала бы вместе с ним — или над ним.
Наконец он перестает смеяться и откашливается.
— Дорогая моя девушка, неужели я похож на человека, который был бы заодно с убийцей?
У него культурная речь, и говорит он надменно, как чересчур образованный британец. И голос у него мелодичный, как хорошо настроенный музыкальный инструмент. Он говорит, будто наслаждается звуком своего собственного голоса.
Окинув его беглым взглядом, я не могу определить его положение в цивилизованном обществе. Он одевается, как сам говорит, словно из глубины веков. Его облачение допотопного фасона, верхняя одежда почти такая же вызывающая, как карнавальный костюм.
Его длинное
Под пальто черная бархатная куртка; голубая шелковая сорочка гармонирует с цветом его глаз. Открытый воротник в байроновском стиле расстегнут, так что видны растущие на груди волосы, единственный мужской признак у этого человека в некотором роде сомнительного пола.
На мой взгляд, он не в лучшей физической форме и производит впечатление человека, который упражняется в разговоре. С кожей бледной, как луна зимой, и глазами цвета морской воды он напоминает мне белого кита — огромного, неповоротливого, инертного. Как он нес меня по ступеням и его не хватил сердечный приступ, остается загадкой.
— Я был только рад оказать помощь, когда вы, будем так говорить, находились в затруднительном положении в кафе. На счастье, я оказался поблизости в нужный момент.
— Чепуха. Меня напоили в этом притоне. И ты там оказался вовсе не на счастье, я следила за доктором Дюбуа.
— Естественно. Я сделал такое заключение, но, будучи джентльменом, воздержался от упоминания этого, чтобы пощадить чувства всех и каждого.
— Если хочешь пощадить нечто большее, чем свои чувства, лучше скажи, что ты затеваешь с доктором. Я училась стрелять у Энни Оукли, и не могу долго целиться — мне не терпится нажать на курок. Так что начнем с представления.
— Оскар Джоунс из Лондона, к вашим услугам. — Если бы он мог поклониться, то так и сделал бы.
— Это имя мне ни о чем не говорит. Давай конкретнее.
— Я не совсем…
Я удобнее беру револьвер.
— Да-да, конечно. Моя дорогая девушка, да будет вам известно, я Оскар Уайльд.
Это было не заявление, а объявление, возможно даже — декларация. Нечто такое, о чем во всеуслышание возвещают у ворот Букингемского дворца.
— Не может быть. Неужели собственной персоной?
Он сияет.
— Единственный и неповторимый.
— Никогда не слышала о тебе, — говорю я ему правдиво. — Не тяни кота за хвост, мистер Уайльд. Боюсь, я не удержу дамскими пальчиками этот большой револьвер, и он сделает еще одну дырку в твоей башке величиной с твой рот.
Похоже, он не столько напуган револьвером, насколько огорчен тем, что мне не знакомо его имя.
— Я из Лондона. Довольно хорошо известен во всех литературных кругах. Я даже бывал в Америке, но, очевидно, вы ничего обо мне не слышали.