Алиби на выбор. («Девушки из Фолиньяцаро»).
Шрифт:
— Что это такое, Элоиза?
— Догадайся!
Быстрым движением она отдернула салфетку, и тут же комнату наполнил восхитительный аромат жареной телятины, оливкового масла, ветчины, томатов, белого вина и придававшего всему букету особую пикантность розмарина. Тимолеоне, вытаращив глаза, восхищенно созерцал замечательное кушанье, принесенное донной Элоизой. Горка белоснежного риса обрамляла великолепно приготовленное блюдо. Рицотто пробормотал:
— Боже… Какая красота…
— Надеюсь, тебе понравится!
— Святые угодники! Один этот
— За то, что ты вел себя, как порядочный человек по отношению к Амедео и ко мне.
— Постой, Элоиза! А ты не пытаешься меня подкупить?
Чокаясь с доном Адальберто, Бертолини, сапожник, заверял его:
— Можете рассчитывать на моих дочерей, падре. Эуфразия и Клара хорошие девочки. Вы им только скажите, что они должны делать.
Тимолеоне пригласил Элоизу разделить с ним принесенную ею еду. Они ели с аппетитом, переставая жевать только для того, чтобы отпить из стаканов, наполненных кьянти. Полузакрыв глаза и плутовски улыбаясь, Рицотто нежно говорил:
— Теперь я вспомнил, Элоиза…
— Что ты вспомнил?
— Как я тебя уводил за свинарник…
— Замолчи! Не стыдно тебе?
— Нисколько… Ты была такая миленькая тогда, и если бы я мог предвидеть, что со временем ты будешь так чудесно готовить, я бы ни за что не уступил тебя этому бездельнику Россатти.
— Берегись, Тимолеоне! Я любила моего Россатти!
— Хочешь заставить меня ревновать?
Они рассмеялись счастливым смехом, как люди, которые сами не верят тому, что говорят, но все же допускают для собственного удовольствия некоторую долю сомнения.
— Только подумать, что ты собиралась убить меня сегодня ночью!
— Я бы умерла с горя!
— Это меня не воскресило бы!
— Ты думаешь только о себе!
— В такие минуты, моя красавица, нет, знаешь ли, времени думать о других… Ты никогда не помышляла о том, чтобы снова выйти замуж, Элоиза?
— Случалось…
— А почему ты не сделала этого в конце концов?
— Потому что те, о ком я думала, не обращали на меня внимания или не были свободны…
Так как оба обладали превосходным пищеварением, то после еды погрузились в настоящую эйфорию. Тимолеоне расстегнул пояс и скорее вздохнул, чем вымолвил:
— Теперь мы оба свободны… а у тебя такие способности к поваренному искусству…
Кузнец Гамба и его сын Кристофоро, слывший в Фолиньяцаро силачом, проводили дона Адальберто до его дома.
— Если бы кто-нибудь другой, а не вы, падре, предложил нам что-нибудь подобное, мы бы набили ему морду, скажи, Кристофоро?
— Точно!
— Но, поскольку это вы, мы не сомневаемся, что вы это делаете с благой целью, хотя и не совсем понимаем, в чем дело, как ты считаешь, Кристофоро?
— Точно!
— Так вот, вы только объясните все Кристофоро, а уж он, в свою очередь, объяснит Аделине. Она очень прислушивается к словам брата…
Восьмидесятичетырехлетний дон Чезаре, мэр Фолиньяцаро, практически не выходил из дома. Для того чтобы он решился показаться на улице, погода должна была быть исключительно благоприятной, так как у него были слабые легкие, и врачи приговорили его к смерти еще в 1893 году, то есть семьдесят лет назад. Поэтому муниципальный совет обычно собирался у него дома. По правде сказать, интересы муниципалитета, как правило, представлял мэтр Агостини, его первый заместитель. Однако в особых случаях дон Чезаре, совершив полный и тщательный туалет (он полагал, что в любой момент может внезапно скончаться на улице), рисковал подвергнуть себя воздействию сильного ветра с ближайших горных вершин, который круглый год продувал Фолиньяцаро из конца в конец.
Элоиза и Тимолеоне так и замерли на своих стульях, узнав дона Чезаре в жестикулирующем сердитом человечке, неожиданно распахнувшем дверь, за которой они с одинаковым усердием предавались мирным радостям чревоугодия. Начальник карабинеров нашел, наконец, в себе силы встать:
— Дон Чезаре!..
Стоя неподвижно, мэр созерцал представившееся, ему зрелище своими маленькими проницательными глазками. Он усмехнулся:
— Ты никогда не изменишься, Тимолеоне… А кто это с тобой?
И он приблизился к импозантной синьоре Россатти.
— Как тебя зовут, малютка?
Уже давно никому не приходило в голову так называть донну Элоизу, и у доброй толстушки выступили слезы на глазах. Но раньше, чем она собралась ответить, дон Чезаре воскликнул:
— О, да я узнаю тебя! Ведь ты Элоиза… Элоиза Бергаши…
— Теперь уже нет, дон Чезаре… Я Элоиза Россатти.
— А, верно… Этот славный Россатти… не слишком умный правда, но в высшей степени порядочный человек… Как он поживает?
— Он умер, дон Чезаре.
— Правда? И давно?
— Уже лет пятнадцать…
— Странно, что я забыл об этом… Так теперь ты путаешься с этим толстяком?
— О! Дон Чезаре!
— Ну и что? Ты вдова и он вдовец. Это ваше право, не так ли? Полный чувства собственного достоинства, Тимолеоне счел необходимым внести ясность.
— Дон Чезаре, в знак нашей дружбы Элоиза захотела сделать мне подарок. Она приготовила для меня великолепное кушанье… и я решил, что должен из учтивости пригласить ее разделить со мной эту трапезу… Кроме того, Элоиза — мать моего капрала Амедео Россатти…
— Того самого, который убил клерка нотариуса?
Донна Элоиза, забыв о почтенном возрасте мэра, сразу бросилась в бой, чтобы защитить своего отпрыска. Дон Чезаре выслушал ее, не говоря ни слова, потом сказал:
— Ты на стороне своего сына, это хорошо, это нормально… А ты что об этом думаешь, Тимолеоне?
— Я не считаю его виновным… Таково мнение и дона Адальберто.
Старый господин засмеялся слегка астматическим смехом, напоминавшим стук орехов, высыпанных из мешка на стол.