Алиби на выбор. («Девушки из Фолиньяцаро»).
Шрифт:
— Боже мой, как хорош! Самый красивый ребенок из всех, кому я помог здесь родиться! Хотелось бы мне знать, однако, кто его отец!
Услышав эту дежурную шутку, первым смеялся счастливый отец новорожденного, который вслед за этим уводил Фортунато выпить стаканчик вина, чтобы восстановить силы.
Доктор не смог присутствовать на обручении Аньезе и Эузебио: его задержал в одном из окрестных поселков старичок, как раз надумавший умереть от воспаления легких. Он не слишком расстроился из-за того, что не был на церемонии, в его возрасте такие вещи уже не привлекают, а, кроме того, он не сомневался, что если Господь Бог сохранит ему
Доктор уже засыпал, успев прочитать, как каждый вечер в течение почти полувека, несколько страничек из Вергилия, который символизировал в его глазах идиллическую эпоху (как все ворчуны, дон Фортунато обладал нежным сердцем), когда Бузанела, войдя, разогнал его сон. Доктор не скрыл своего недовольства.
— Тебе что здесь нужно? Заболел ты, что ли?
— Нет, синьор доктор. Это Эузебио Таламани…
— Жених? А что с ним? Расстройство желудка?
— Не совсем, синьор доктор. Он лежит, растянувшись во весь рост, перед бакалейной лавкой.
— Так он пьян? Скажи ему, чтобы он встал!
— Синьор доктор, он не может этого сделать.
— Почему?
— Потому что он мертв.
— Ты что, смеешься надо мной?
— О, синьор доктор, я бы никогда не осмелился!
— Отчего же он мог умереть?
— Я думаю… Нет, мой начальник думает, а также мэтр Агостини, что это от удара ножом.
Дон Фортунато присвистнул от удивления.
— Убийство?
— Похоже на то.
Доктор потер руки.
— Все-таки какое-то разнообразие… Помоги мне одеться, Иларио… Скажи-ка, у мэтра Агостини, вероятно, дурацкий вид?
…Доктор не ошибся: и в самом деле, у нотариуса был на редкость дурацкий вид. Шум на улице разбудил, наконец, соседей. Они сбежались и стали вслух обсуждать происшествие. Каждый считал своим долгом выразить с плохо скрываемым злорадством свое соболезнование дону Изидоро.
— Увы, дон Изидоро, недолго же синьорина Аньезе оставалась невестой.
— Какое несчастье, мэтр Агостини… Такой славный парень!
— Сочувствуем вам от всей души, синьор Агостини…
— Кто бы мог представить себе такое еще сегодня утром, дон Изидоро? Эти дети казались такими счастливыми…
Нотариус прекрасно понимал, что несмотря на уважение, внушаемое смертью, над ним издеваются, и выходил из себя. Но так как в качестве отца невесты покойного он представлял его семью, ему нельзя было уйти. Время проходило, и настроение его все ухудшалось.
Дон Фортунато, ворчливый доктор, раздвинул любопытных и проговорил с упреком:
— Ну что? Вам приятно смотреть на труп? Вам доставляет удовольствие вид крови?
Все замолчали и отодвинулись, когда он опустился на колени рядом с умершим, не Преминув при этом накричать на карабинера Бузанелу:
— Иларио, осел ты этакий, ты должен освещать труп, а не небо!
Вскоре он поднялся и обратился к начальнику карабинеров:
— Ну, что можно сказать? Он был убит ударом ножа прямо в сердце. Блестящая работа, если хочешь знать мое мнение, Тимолеоне.
Рицотто прошептал:
— Вы… вы не думаете, что это могло быть самоубийство, дон Фортунато?
Старый врач коротко рассмеялся. Звук напоминал скрип заржавленной цепи.
— Обручиться в полдень и покончить с собой в одиннадцать часов вечера? Мало вероятно! И не слишком лестно для синьора Агостини… Ты не думаешь так? А нож? Ты нашел его?
— Нет.
— Так ты, может быть, полагаешь, что после того, как он нанес себе удар, он проглотил оружие, которым это сделал? Просто для того, чтобы сыграть с тобой злую шутку? Если хочешь, я произведу вскрытие с целью выяснить, не находится ли этот нож у него в желудке. Приятно это тебе или нет, Тимолеоне, но Эузебио Таламани был несомненно убит. Прикажи перенести его, куда полагается, и постарайся арестовать убийцу, если ты на это способен. Что касается меня, то я вернусь домой и лягу спать!
Потом он бросил грозный взгляд на окружающих и проворчал:
— И я надеюсь, что никто больше не позволит себе беспокоить меня этой ночью!
Жители Фолиньяцаро так и не уснули в эту ночь… Вскоре стало ясно, что виновным мог быть только Амедео Россатти. Был проведен допрос, и Онезимо Кортиво, хозяин кафе, напомнил о словах, произнесенных напоследок капралом. Его показания были подтверждены всеми собутыльниками. Предупредили дона Адальберто. Он явился раньше, чем его ожидали, и заставил всех опуститься на колени, чтобы произнести молитву, поручающую душу усопшего Эузебио Всесильному Господу. После этого он сказал своим обычным сердитым тоном:
— А теперь возвращайтесь домой, шайка бесстыжих бездельников, и поразмыслите о том, что случившееся с этим человеком может произойти завтра и с вами! Ведь он покинул мир, не исповедавшись, несчастный! В следующее воскресенье все, как один, придете на причастие! В пятницу вечером я буду исповедовать женщин, а в субботу мужчин, и пусть кто-нибудь попробует не прийти, будет иметь дело со мной! Я отвечаю за ваши души, не забывайте об этом!
Вернувшись домой, Агостини разбудил жену и дочь, чтобы сообщить им о случившемся несчастье. Они были поражены, но не смогли скрыть своего облегчения. Аньезе забыла о прошедшем печальном дне и снова начала улыбаться в предвидении более радостной перспективы. Донна Дезидерата, со своей стороны, сочла нужным заявить пророческим тоном:
— Видишь, Изидоро? Сам Бог был против этого союза… Нотариус, который давно уже сдерживался, тут взорвался:
— Легче всего обвинять небо в наших собственных подлостях! Не Бог был против этого брака, а презренный Амедео Россатти, ведь это он заколол Эузебио своим ножом! К счастью, он закончит свою жизнь в тюрьме, по крайней мере я буду от него избавлен!
Эти мстительные слова были прерваны глухим стуком падения: Аньезе потеряла сознание.
Донна Элоиза, жившая в самой верхней части Фолиньяцаро, ничего не знала о ночном происшествии. Поэтому, когда она услыхала, что к ней стучат, то сначала подумала, что это привидение. Прислушавшись, она узнала низкий голос Тимолеоне. Это ее удивило. Она набросила платок на свою длинную ночную рубашку, украшенную кружевом у ворота и запястий, и пошла открывать дверь.