Алиби на выбор. («Девушки из Фолиньяцаро»).
Шрифт:
— Аньезе выйдет за Эузебио!
— Едва ты вошел в эту комнату, как я почувствовал, что ты готовишь какую-то подлость… Около полувека прошло, а ты не изменился… Ты все такой же негодный человечишко, Изидоро!
Нотариус поднялся с чопорным видом.
— Я не подозревал, идя сюда, что подвергнусь оскорблениям!
— Только тот, кто чувствует свою вину, может принять правду за оскорбление.
— Ваше одеяние, падре, не позволяет мне вам возразить. Но не злоупотребляйте этим. А теперь я спрашиваю вас: согласны вы или нет благословить помолвку моей дочери Аньезе
— Я не властен тебе отказать, но при условии, что в церкви Аньезе скажет, что согласна.
— Скажет, скажет. Можете положиться на меня!
— Я готов положиться на кого угодно, Изидоро, только не на тебя.
Ничего не ответив, Агостини подошел к двери.
— Предоставляю вам, падре, назначить дату церемонии. Как только вы выберете день, предупредите меня, пожалуйста.
— Я пришлю к тебе Серафину.
— Благодарю вас.
— Да, вот еще что, Изидоро. Нотариус обернулся.
— Твой дар церкви… Я не приму его.
— Почему?
— Потому что ты можешь обманывать людей, нотариус, но Бога тебе провести не удастся. Он видит всю черноту твоей души. Несмотря на все твои кривляния, ты его враг, а мне ничего не нужно от врага Господа Бога!
Эузебио Таламани недолюбливали в Фолиньяцаро. Не то чтобы его упрекали в чем-то определенном, просто в общину его не принимали. Следует сказать, однако, что вдова Геновеффа, в чьем доме он жил с тех пор, как приехал из Милана, расхваливала вовсю его аккуратность, серьезность, чистоплотность… Это не помогало: он оставался чужаком. Такова была воля жителей деревни.
Когда они узнали о визите мэтра Агостини к священнику, начались пересуды. Конечно, люди давно уже догадывались, что происходит что-то неладное. Все замечали, каким грустным стал Амедео Россатти, как переживает Аньезе, а так как Элоиза была не способна держать язык за зубами, то ее жалобы и проклятия стали известны в каждом доме. Но слова, крики и проклятия не вызывают беспокойства в Фолиньяцаро. Их там оценивают так, как они того заслуживают, то есть как забавные интермедии, нарушающие монотонное течение жизни. Когда же стало известно, что дон Изидоро официально заявил о своем намерении выдать дочь за Эузебио Таламани, вся деревня пришла в волнение. Говорили о злоупотреблении родительской властью, о посягательстве на свободу личности и так далее. Вечером, когда Эузебио зашел к Онезимо Кортиво, хозяину кафе на площади Гарибальди, чтобы выпить свой ежедневный стаканчик вина, никто не ответил на его приветствие.
Таламани был сравнительно молод. Черты лица у него были расплывчатые, а манеры подчеркнуто учтивые, почти угодливые — прямая противоположность качествам, которые ценили обитатели горной деревушки. До сих пор по отношению к нему проявляли вежливость, так как гостеприимство считалось обязательным в Фолиньяцаро, но нельзя было допустить, чтобы какой-то чужак отнял у местного жителя девушку, давно ему обещанную.
Одиноко сидя за столом, Эузебио скромно пил свой аперитив, делая вид, что не замечает окружающей враждебности. Онезимо, высокий и толстый субъект, сохранивший от своего прежнего ремесла дровосека чудовищные мускулы, не выдержал и приблизился к его столику. Все в зале насторожились.
— Синьор Таламани, это правда, что вы собираетесь жениться на Аньезе Агостини?
Любезно и чуть-чуть заносчиво, Таламани подтвердил:
— Да, это верно.
Онезимо потряс головой, как бык, осаждаемый мухами на летнем пастбище.
— Но это невозможно…
— Почему же, собственно говоря?
— Потому, что она вас не любит!
— Откуда вам это известно?
— Она ведь любит Амедео Россатти.
Тут Эузебио заговорил таким презрительным тоном, что многие из присутствующих почувствовали, как их мышцы напрягаются.
— Этого маленького карабинера? Вы, вероятно, шутите! Впрочем, я ведь не увожу ее силой! Аньезе согласна на наш брак…
— Ее заставляет отец.
— Дорогой Кортиво, позвольте вас спросить: какое вам до всего этого дело?
Кортиво громко запыхтел, борясь с желанием схватить миланца за загривок и хорошенько встряхнуть.
— Аньезе родом из Фолиньяцаро.
— Ну и что?
— А вы… вы чужой человек в наших местах.
— Ну и что?
Онезимо не обладал тонким знанием диалектики и не нашелся, что возразить. Таламани воспользовался этим, чтобы бросить несколько лир на стол, встать и сказать с самодовольным видом:
— Вот, возьмите, мой друг, и занимайтесь собственными делами, так будет лучше для всех.
Он уже дошел до двери, когда хозяин кафе догнал его и, положив ему руку на плечо, заставил обернуться.
— Синьор Таламани, вы, конечно, умнее меня, но я вам скажу одну вещь: если вы будете настаивать на браке с Аньезе Агостини против ее воли, произойдет несчастье!
Эузебио довольно резко освободился из его рук и ответил, ухмыльнувшись:
— Поживем — увидим!
Он не подозревал, что скоро уже ничего не будет видеть.
Глава вторая
Через две недели после описанных событий, в воскресенье, состоялась помолвка Аньезе Агостини и Эузебио Таламани. На церемонии присутствовали все окрестные жители, и этот день никогда не изгладится из их памяти.
С самого утра вся деревня была в волнении. Единственным, кто казался совершенно спокойным, был Эузебио. Он занялся своим туалетом с особым старанием, и, когда спускался по лестнице, Геновеффа Маренци, у которой он снимал комнату, восхищенно всплеснула руками.
В доме нотариуса в это время разыгрывалась настоящая драма. Аньезе глаз не сомкнула всю ночь, и при первом свете утра видно было, что лицо ее распухло от слез. Ее мать, не переставая плакать сама, помогала ей одеваться. Так, должно быть, Клитемнестра наряжала Ифигению перед жертвоприношением во имя вящей славы ее отца Агамемнона и греческой армии. Что касается дона Изидоро, то он оттянул, насколько возможно, свое появление перед дамами. Когда он, наконец, решился прийти, то был явно не в духе и с трудом скрывал за плохим настроением свое смущение, а может быть, и раскаяние. Ворча, вошел он в комнату Аньезе.