Алиби на выбор. («Девушки из Фолиньяцаро»).
Шрифт:
— Он сейчас в таком состоянии, что плевать хотел на государство!
— Хорошее дело! И это карабинер, который подавал большие надежды! Я надеялся, что он станет унтер-офицером, а потом — кто знает? — может быть, и офицером. И вот, вместо того чтобы думать о своей карьере, этот дурачок хнычет из-за того, что Аньезе Агостини предпочла ему Эузебио Таламани, клерка своего отца! Вот что я тебе скажу, Элоиза: мужчин уже не осталось!
— И это все, что ты можешь мне сказать в утешение?
— Во-первых, твой сын не умрет, а получит восемь дней ареста, которые научат его не относиться к своим обязанностям
Синьора Россатти приосанилась, потом проворковала:
— Знаю, Тимолеоне…
— Так вот, при всем моем к тебе уважении, Элоиза, позволь тебе заметить, что ты всегда была, есть и останешься до последнего издыхания страшной занудой.
Поставленная в тупик этим рассуждением, онемевшая от его неожиданной логики, Элоиза смотрела, раскрыв рот, на карабинера, который воспользовался этим, чтобы добавить:
— В конце концов, что я должен, по-твоему, сделать, чтобы заставить Аньезе Агостини любить твоего парня?
— Сделать! Да она его и так любит!
— Это ты так считаешь!
— Нет, она сама! Не позже, чем сегодня утром, она специально пришла ко мне, чтобы мне это сообщить!
— Так пусть выходит за него!
— Она-то очень этого хочет, но ее отец, этот глупец Изидоро, не разрешает ей.
— Аньезе ведь совершеннолетняя!
— Ты прекрасно знаешь, что девушки у нас никогда не бывают совершеннолетними!
— В таком случае пусть выполняет волю отца!
— Чтобы мой Амедео совсем извелся? Нет, Тимолеоне! Неужели у тебя под кителем нет ничего, кроме жира?
Начальник карабинеров попытался ввести разговор в более спокойное русло:
— Послушай, Элоиза… Я совсем не хочу с тобой ссориться, особенно по поводу вещей, которые меня не касаются. Остановимся на этом. Скажи только твоему сыну, что, если он не будет на своем посту в два часа пополудни, я доложу начальству, что он отсутствует без основательной причины! Но знай: это путь к дезертирству, разжалованию и каторжным работам!
Элоиза сразу поднялась и в свою очередь спокойно произнесла:
— Благодарю тебя, Тимолеоне Рицотто. Благодарю тебя не только за то, что ты пальцем не шевельнул для спасения моего мальчика, но еще и за то, что ты хочешь разлучить меня с ним навеки, погубить его!
Начальник карабинеров добродушно расхохотался.
— Ах, ты действительно родом из Фолиньяцаро, милая Элоиза! Сразу все превращаешь в драму! Пусть твой сын быстренько прибежит и докажет, что он получает деньги не зря, и эта идиотская история будет забыта.
— Значит, ты считаешь, что любовь Амедео к Аньезе и Аньезе к Амедео — идиотская история?
— Право, ты начинаешь меня раздражать! Нет, идиотизм заключается в том, что капрал карабинеров, который должен был бы быть настоящим мужчиной, начинает изображать из себя томного пастушка.
— По-твоему, у карабинера не может быть сердца?
— Вернись домой, Элоиза, так будет лучше… Я терпеливый человек, но всему есть предел!
— Нет, я не выйду из этой комнаты, пока ты меня не выслушаешь, эгоист!
— Выслушать тебя? Да я только это и делаю!
— Тимолеоне Рицотто, я требую, чтобы
— Арестовать Таламани! Ты что, с ума сошла? Почему я его арестую?
— Потому что он не местный! Потому что он появился здесь два года назад неизвестно откуда и не имеет права сеять беспокойство и смуту в Фолиньяцаро! А если понадобится, то ты арестуешь и мэтра Агостини за то, что он нарушил свое слово! В противном случае предупреждаю тебя, начальник карабинеров, я камня на камне не оставлю от нашей деревни и уйду с сыном в подполье!
Запыхавшись, Элоиза уселась на прежнее место.
— Если ты вздумаешь поднять шум, Элоиза Россатти, я тебя посажу в тюрьму! Схватить парня только потому, что он соперник твоего сына! Должно быть, ты совсем свихнулась, моя милая! Таламани миланец, который приехал сюда в ответ на объявление мэтра Агостини, искавшего клерка. Об этом парне ничего плохого сказать нельзя. Он сирота, живет тихо-смирно, и в тридцать два года за ним не числится даже ни одного романа.
— И ты считаешь, что это нормально?
— Нормально или нет, это не касается ни меня, ни тебя! Бедняжка, по временам ты просто теряешь рассудок! Ты себе представляешь, как я пойду к мэтру Агостини и скажу ему: «Я должен вас арестовать, потому что вы отказываетесь выдать вашу дочь за Амедео Россатти»? а свобода личности, Элоиза, об этом ты подумала?
— Ты можешь говорить все, что тебе угодно, я-то знаю, что на самом деле ты рад возможности отомстить.
— Отомстить? Но кому?
— Мне!
— Тебе?
— Да, потому что я не стала тебя слушать тридцать пять лет тому назад, когда ты хотел на мне жениться.
— Час от часу не легче!
— Посмей только сказать, что ты не любил меня в то время, трус, изменник!
— Что-то не припомню.
— А когда ты потащил меня за бывший свинарник в вербное воскресенье и стал меня щипать, этого ты тоже не помнишь? Я еще влепила тебе тогда пощечину!
— Ты, вероятно, путаешь.
Элоиза возмущенно выпрямилась.
— Давай, давай! Сейчас ты скажешь, что я путалась с кем попало! Оскорбляй, оскорбляй меня, если уж начал! Тебе, значит, недостаточно способствовать убийству моего сына, ты хочешь еще замарать честь его матери?
Тимолеоне поднялся в свою очередь:
— Взвешивай свои слова, Элоиза, ты можешь за них поплатиться! Начальника карабинеров не оскорбляют при исполнении служебных обязанностей, иначе…
Неожиданно он замолчал, раздувая ноздри и принюхиваясь к запаху, идущему из кухни. Пока он спорил с синьорой Россатти, произошла страшная катастрофа! Поняв это, он завопил:
— Мое рагу! Боже правый, я забыл о нем, и оно подгорает!
Облаченный в пиджак из альпака, из-под которого выглядывал белый пикейный жилет, в пожелтевшей от времени панаме, опираясь на трость с серебряным набалдашником, мэтр Агостини направлялся к церкви. Все, с кем он встречался, почтительно ему кланялись: нотариус воплощал успех, и каждый житель Фолиньяцаро гордился им, как будто его состояние принадлежало всем. Постучав деликатнейшим образом в дверь обветшалого домика священника, метр Агостини спросил у открывшей ему донны Серафины: