Алиби на выбор. («Девушки из Фолиньяцаро»).
Шрифт:
— Кто же еще, как не вы!
Тимолеоне терпеть не мог сердиться, так как у него от этого поднималось давление и расстраивался желудок. Последнее обстоятельство приводило его в ужас, особенно, когда он собирался готовить обед.
— Вам придется объяснить ваши слова, синьор, и как следует, в противном случае я буду вынужден рассердиться.
— В самом деле?
— В самом деле.
— Хватит шутить, прошу вас! Почему вы не арестовали вашего капрала Амедео Россатти?
— А по какой причине я должен был его арестовать?
— Потому что он убил Эузебио Таламани.
— А вы это видели?
— Что я видел?
— Как Амедео убивал Таламани.
— Вот это вопрос! Вы, должно быть, думаете, что мы арестовываем убийцу лишь тогда, когда сами присутствуем при совершении преступления?
— Я уже скоро сорок лет как занимаюсь своей профессией, синьор инспектор, но никогда еще не арестовывал невиновного. Не надейтесь, что я начну это делать теперь, даже для того, чтобы угодить вам!
— Речь идет не о том, чтобы мне угодить, синьор, но об исполнении вашего долга, а ваш долг требует, чтобы вы арестовали убийцу Эузебио Таламани!
— Да, когда я буду знать кто он!
— Вы прекрасно знаете, что это Россатти!
— Значит, вы обвиняете меня во лжи?
Чекотти помолчал, понимая, что следует изменить тон.
— Посмотрим на вещи более спокойно, синьор. Я понимаю, что вы опечалены необходимостью арестовать одного из ваших людей, это нормально, это человечно… Но ведь Россатти любил Аньезе Агостини… Мысль о ее предстоящем браке с Таламани приводила его в ярость. Классический случай убийства из ревности.
— У нас в Фолиньяцаро, синьор, не убивают из-за таких вещей. Мы здесь добрые католики.
— Однако страсть…
— У нас находят облегчение в криках. Во всей Италии нет таких мощных голосов, как у наших женщин, не говоря уже об их репертуаре, который, по мнению знатоков, не имеет себе равных.
— Был бы рад вам поверить, но мэтр Агостини ведь почти присутствовал при этом убийстве!
— Судебные ошибки часто совершаются из-за таких «почти».
— Ну, хорошо… Я вижу, что вы отказываетесь оказать мне содействие!
— Я отказываюсь участвовать в несправедливости.
— Я это предвидел! Вернувшись в Милан с арестованным, я буду вынужден написать суровое донесение на ваш счет, синьор.
— Вы поступите так, как найдете нужным, синьор инспектор.
Чекотти не был готов к конфликту со своими обычными помощниками, карабинерами. Он не сомневался, что комиссар Рампацо, который терпеть не мог осложнений, будет очень недоволен и что это может ослабить впечатление от его удачи. Он сделал последнюю попытку:
— Скажите, синьор, мнение нотариуса вам безразлично?
— Абсолютно!
— Почему?
— Потому что меня не интересует мнение человека, продающего свою дочь.
— Позвольте мне подчеркнуть, что это вас не касается.
— Позвольте вам напомнить, что это говорите вы.
Маттео ясно почувствовал, что наткнулся на стену и что довольно простое дело, которое могло быть урегулировано в течение нескольких часов, грозило серьезно осложниться по вине толстяка-карабинера. Внезапно ему пришла в голову мысль, показавшаяся ему блестящей:
— Ведь вы сказали, синьор, что жители Фолиньяцаро — добрые католики?
— И я это охотно подтверждаю.
— Значит, если ваш священник посоветует вам оказать мне помощь в деле задержания Амедео Россатти, пойдете вы на это?
— Мне никогда не приходилось, даже ребенком, ослушаться дона Адальберто.
Чекотти сразу почувствовал, как с него сваливается огромная тяжесть. Он встал:
— В таком случае можете готовить камеру, чтобы запереть убийцу.
Маленькие глазки Тимолеоне совсем скрылись в жирных складках, которые при улыбке разбегались по его лицу.
— Ничто не могло бы доставить мне большего удовольствия, синьор инспектор.
Донна Серафина подозрительно разглядывала посетителя, которому только что открыла дверь. Он не показался ей антипатичным, но все новые лица внушали ей опасение. Она была недоверчивой по природе.
— Что вам угодно, синьор?
— Побеседовать с падре, если возможно.
— Вас как зовут?
— Маттео Чекотти. Я полицейский инспектор.
Экономка проворчала что-то невразумительное. Слово «полицейский» совсем ей не нравилось. Она испытывала к нему отвращение, укоренившееся в ней давно, еще в те времена, когда ей случалось воровать фрукты в садах и она пряталась от сельского полицейского.
— Я поднимусь к нему и спрошу, может ли он вас принять.
И она закрыла дверь перед носом инспектора. Он почувствовал себя обиженным, а его симпатии по отношению к Фолиньяцаро и его обитателям отнюдь не возросли.
— Эй! Парень!
Маттео завертел головой, чтобы удостовериться, что это обращение относится к нему.
— Обратите ваши взоры к небу, молодой человек!
Чекотти поднял голову и увидел бледное лицо дона Адальберто в ореоле белоснежных волос.
— Что вам нужно?
— Вы местный священник?
— А кто я по-вашему? Папа римский?
— Хорошо… Могу я с вами поговорить?
— О чем?
Этот странный диалог между небом и землей привел инспектора в замешательство. Было совершенно очевидно, что в Фолиньяцаро мало интересовались законом и его служителями!
— Это конфиденциальный разговор…
— Вы хотите исповедоваться?
— Нет, нет! Что за идея!
— Для священника самая нормальная, молодой человек, и позвольте вам сказать, что невозможно исповедоваться слишком часто! Так вы решитесь, наконец, сказать мне, что вам нужно?
— Это по поводу убийства Таламани. Я полицейский инспектор.
— А я к этому какое имею отношение?
— Как раз об этом я и хочу с вами поговорить.
— Вы, однако, упрямы. Ладно, я спускаюсь… хотя людское правосудие мало меня интересует!