Алиби на выбор. («Девушки из Фолиньяцаро»).
Шрифт:
— А что вы думаете о нашей Аньезе, синьор инспектор?
— Просто дурочка! Только и знает, что превозносит своего Амедео!
— Она любит его…
— Это не оправдание!
— О, напротив! Любовь делает нас восторженными, заставляет все видеть в розовом свете… Мы наделяем тех, кто нам нравится, всеми добродетелями… Глаза у нас раскрываются только тогда, когда уже слишком поздно…
— В таком случае мне, должно быть, повезло, потому что у меня они раскрылись вовремя!
Рицотто недоверчиво
— Неужели вы хотите этим сказать, синьор инспектор, что никогда не были влюблены?
— Был, но всего один раз. И больше не собираюсь! Та, которая поймает меня в свои сети, еще не родилась!
— Кто знает, синьор?
— Можете мне поверить!
Около четырех часов пополудни Тимолеоне, сопровождаемый Чекотти, поднимался к дому Элоизы. Он предварительно договорился с полицейским, что тот не наденет на Амедео наручников и не увезет его в Милан в этот же вечер. Перед уходом начальник карабинеров незаметно поручил Бузанеле пойти к дону Адальберто и сообщить ему обо всем.
Поднимаясь, Рицотто ворчал, что недостойно христианина заставлять человека его возраста и комплекции карабкаться на такую высоту. Маттео ответил, что убивать людей тоже не является христианским поступком.
Встретила их Элоиза. Догадываясь о катастрофе, она решила сразу перейти в наступление:
— Тимолеоне! Ты снова за свои глупости, а?
Услышав еще с порога это неожиданное восклицание, Чекотти почувствовал, как рушатся его былые представления об уважении, которым пользуются карабинеры. Не веря собственным ушам, он пассивно следил за словесным поединком между хозяйкой дома и Рицотто.
— Элоиза! Со мной инспектор миланской уголовной полиции!
— А мне-то что?
— Не об этом речь. Синьор убежден в виновности твоего сына.
— Если он так думает, то он попросту глуп!
Маттео так и передернуло. Значит, судьбе угодно было, чтобы в этом Фолиньяцаро, о существовании которого он и не подозревал всего несколько дней назад, рассыпалось в прах все, что он уважал, все, во что он верил!
— Выбирай слова, Элоиза! Как бы тебе не пришлось отправиться в тюрьму вместе с сыном!
— А кто это собирается заключить в тюрьму моего Амедео, хотела бы я знать?
— Синьор инспектор, конечно!
— В таком случае я его убью!
И она побежала за ружьем. Когда она вернулась, Чекотти, с трудом проглотив слюну, произнес, запинаясь:
— Си… синьор… почему… почему… вы ничего не делаете?
— Вспомни, Элоиза, что ты чуть меня не убила!
— И я сожалею, что не сделала этого, подлый ты человек! Предатель! Иуда!
— Продолжай в том же духе, и я протащу тебя в наручниках через всю округу!
Привлеченный шумом, Амедео спустился с лестницы.
— Что здесь происходит?
Элоиза бросилась
— Эти чудовища хотят увести тебя в тюрьму!
— Почему?
Инспектор решил, что пора взять слово.
— Потому, что вы подозреваетесь в убийстве Эузебио Таламани.
— Это неправда!
— Придется это доказать. Я обещал вашему начальнику не надевать на вас наручников.
Молодому человеку удалось убедить мать спокойно дожидаться развития событий, и он вышел со своим эскортом. Глядя с порога, как они удаляются, синьора Россатти, вся в слезах, криками выражала свое отчаяние и возмущение:
— Тимолеоне, ты чудовище! Небо покарает тебя! Ты отрываешь от матери ее единственного сына! Пусть будет проклят день, когда ты родился! Ублюдок! Позор для всего человечества! Если с моим Амедео что-нибудь случится, я задушу тебя собственными руками, убийца! Похититель детей!
Выбившись из сил и с трудом переводя дыхание, она бросила им вслед последнее оскорбление:
— Еретики!
Она не совсем понимала, что означает это слово, но помнила, что дон Адальберто всегда им пользовался, когда хотел заклеймить врагов Христа.
Спускаясь по тропинке и слушая все удаляющийся голос донны Элоизы, Маттео Чекотти поинтересовался:
— А что, в Фолиньяцаро все женщины такие?
— Все.
Тимолеоне Рицотто приказал Бузанеле отвести капрала в камеру. Карабинер заколебался. Речь шла о совершенно новом явлении, непредусмотренном уставом. Открыв дверь в помещение для проштрафившихся, он стоял на вытяжку все время, пока Амедео проходил в камеру и, когда тот присел на соломенный тюфяк, спросил:
— А теперь что я должен сделать?
— Ты выйдешь и запрешь дверь на ключ.
— Этот ключ нужно отдать вам?
— Нет, оставишь у себя.
— Пусть лучше будет у вас, а то я обязательно его потеряю.
Маттео Чекотти страшно рассердился, когда, для того чтобы войти в камеру, ему пришлось взять ключ через окошечко из рук самого узника. Он высказал Бузанеле, что он о нем думает, но тот возмутился:
— Ведь ответственность за ключ лежит на капрале!
— Не тогда, когда он сам заключен в тюрьму!
— Как я мог догадаться! Ничего подобного раньше не бывало! А теперь сами возьмите этот ключ, спрячьте его и оставьте меня в покое!
Решив таким образом проблему, Иларио Бузанела повернулся на стуле и подставил лицо солнцу, ясно давая понять, что его ничто больше не интересует в этом мире, где заключают в тюрьму капралов карабинерских подразделений.
Инспектор как раз собирался приступить к первому допросу, когда в участок вошел дон Адальберто и прямо направился к камере.
— Вот и я, сын мой, явился по твоей просьбе.