Алиби на выбор. («Девушки из Фолиньяцаро»).
Шрифт:
Нищенский вид кухни, куда он вошел, внушил Чекотти какое-то чувство уважения. Дон Адальберто указал ему на стул и извинился:
— Мне нечего вам предложить.
— Я думал, что жители Фолиньяцаро очень благочестивы.
— Ну и что из этого? Это не делает их более богатыми, совсем напротив! Я слушаю вас.
Полицейский рассказал о трудностях, с которыми он столкнулся, и объяснил, что нуждается в помощи падре, для того чтобы убедить начальника карабинеров оказать ему содействие. Краткий ответ священника прозвучал, как щелканье бича:
— Нет!
— Но, падре…
— Нет!
— Какие у вас основания для…
— Его первое причастие состоялось здесь.
Растерявшись, Маттео попытался найти логическую связь между этой религиозной церемонией и невозможностью совершить преступление спустя пятнадцать лет.
— Я не понимаю, какое…
— Вы не знаете Амедео, а я его знаю. Вот и все объяснение. Этот юноша неспособен на поступок, в котором вы позволяете себе обвинять его без всяких оснований!
— Но нотариус…
— Претенциозный кретин! Он ненавидит Амедео, боится, что тот отнимет у него дочь, но, нравится это ему или нет, он ее все равно отнимет, так как то, что написано на небесах, не может стереть этот позер Агостини!
Чекотти почувствовал, что начинает сердиться. В его тоне послышалось раздражение.
— Меня удивляет, падре, что вы на стороне преступника!
— Я на стороне невиновного, молодой человек! Даже если бы вы были правы и Амедео забылся настолько, что посягнул на жизнь своего ближнего, мне бы не следовало его выдавать!
— Однако юридические законы…
— …ничто по сравнению с небесными. Вы утомляете меня, молодой человек. С меня хватит. Серафина, проводи его.
И Маттео очутился на улице, прежде чем осознал, что с ним происходит. Он не сразу понял, что этот ничтожный священник попросту выставил его за дверь, его, инспектора миланской уголовной полиции! Но тут же дикая ярость, унаследованная, вероятно, Чекотти от одной из своих далеких прабабок, согрешившей с каким-нибудь мавром, охватила его. Ах так, значит весь мир объединился против него, чтобы помешать ему арестовать убийцу? Ну что же! Маттео Чекотти еще покажет этим невежам из Фолиньяцаро, где раки зимуют! Он обойдется без падре! Он обойдется без начальника карабинеров! Пусть только нотариус официально подтвердит свои слова, а Аньезе покажет, что ее возлюбленный поклялся при ней убить своего соперника, и дело будет в шляпе! Полный жажды мщения, полицейский снова повернул к дому нотариуса.
Мэтр Агостини не видел никаких препятствий к тому, чтобы дать письменные показания, не оставляющие сомнений в виновности Амедео. После того как он отдал их полицейскому, тот попросил его прислать свою дочь.
Пришла Аньезе, все такая же красивая, все так же похожая на маленькую девочку, которая боится, что ее будут бранить.
Маттео обратился к ней:
— Синьорина, я приехал в Фолиньяцаро для того, чтобы арестовать убийцу вашего жениха. Надеюсь, я вправе рассчитывать на вашу помощь?
— Нет.
Все начиналось сначала!
— А почему, собственно говоря?
— Потому что я ненавидела Эузебио и тот, кто убил его, принес мне избавление.
— Синьорина, позвольте выразить вам мое недоумение по поводу таких речей. Впрочем, я пришел сюда не для того, чтобы читать вам мораль, а чтобы попросить вас рассказать мне об Амедео Россатти.
— Амедео…
Она произнесла это имя каким-то воркующим тоном, который ясно свидетельствовал о ее страсти.
— Амедео… Я люблю его…
— Об этом, представьте себе, я догадываюсь, но скажите, что это за человек?
— Самый красивый, самый добрый, самый нежный, самый преданный…
Чекотти сухо прервал эти дифирамбы:
— Благодарю вас, синьорина.
И он покинул дом Агостини, ворча про себя, что нельзя верить тем, кто уверяет, будто от любви девушки умнеют.
Маттео рассказал начальнику карабинеров о результате своих посещений, о странном приеме, оказанном ему доном Адальберто. Тимолеоне не мог удержаться от смеха. Желая восстановить свой престиж, Чекотти заметил, что письменных показаний нотариуса вполне достаточно для того, чтобы арестовать капрала. Начальник карабинеров обязан помочь ему в этой операции, в противном случае, он будет вынужден немедленно позвонить в Милан. Рицотто вытаращил глаза:
— А вы знаете, где живет Амедео?
— Нет.
— В верхнем конце деревни!
— Ну и что?
— Вы хотите, чтобы мы туда полезли в это время дня?
— А что в этом особенного?
— Да ведь уже почти полдень!
— Ну и что?
— Во-первых, солнце сейчас печет слишком сильно для того, чтобы подниматься в гору, а во-вторых, я занят приготовлением обеда. Думаю приготовить поленту с ветчиной и сыром… Не пообедаете ли вы со мной?
Прежде чем ответить, полицейский внимательно посмотрел на Тимолеоне, стараясь угадать, не издевается ли тот над ним. Но нет, было ясно, что начальник карабинеров говорит совершенно серьезно.
— Странное же у вас представление о ваших обязанностях, синьор!
— Нисколько, нисколько! Это вы, горожане, всегда торопитесь, когда никакой спешки нет. Амедео у своей матери, это его выходной день, а кроме того, он невиновен…
— Это вы так говорите!
— Да, это я так говорю, синьор инспектор. Почему вы думаете, что сейчас он скорее может убежать, чем сегодня утром или прошлой ночью? С другой стороны, как вы сами понимаете, для приготовления поленты требуется время. Когда вы достигнете моего возраста, синьор, вы поймете, что ничто на свете не имеет большого значения, за исключением того, что вы едите, что вы пьете и о чем вы думаете. И уж вовсе никакого значения не имеет то, что вас заставляют делать!
…Сидя друг против друга, они ели поленту. Чекотти честно признался, что никогда еще она не казалось ему такой вкусной. Это замечание привело Тимолеоне в самое благодушное настроение. Они осушили бутылку грумелло, закурили по сигаре и единодушно решили, что с задержанием Амедео Россатти можно подождать, пока они переварят обед. Согревая в правой руке стакан с коньяком, который Рицотто достал из заветного угла, они лениво беседовали. Оба испытывали сонливость, и только присутствие другого мешало им поддаться ей.