Алиби на выбор. («Девушки из Фолиньяцаро»).
Шрифт:
— Возможно, возможно… Но ваши девушки!.. Ваши девушки!..
— Я их Очень люблю, синьор.
— И вам не противно! Лгуньи! Лицемерки! Бесстыдницы! Впрочем, их отцы, матери и женихи немногим лучше! Все они сообщники! Все объединились против меня!
Начальник карабинеров серьезно подтвердил:
— В самом деле, не стану вас уверять, что они хорошо себя ведут по отношению к вам… Нет, я не могу этого утверждать.
— Вы очень добры… Но, смею вас заверить, две из них ответят за всех остальных: этот чертенок Тереза и эта лицемерка Сабина! Я на них надену наручники и брошу в мою машину! Они узнают, как живется в тюрьме!
— Девочки, выросшие в горах! Да они там погибнут!
— Тем хуже для
— По моей?
— Ну конечно? Если бы вы арестовали Амедео Россатти сразу же после преступления, как вы обязаны были сделать, у него не было бы времени для того, чтобы договориться с этими дерзкими девчонками.
— Но у меня не было достаточных улик и…
— Бросьте! Правда заключается в том, что вам не хотелось взять под стражу вашего Амедео и причинить огорчение вашей дорогой Элоизе! Вы изменили своему долгу, синьор!
— Если Амедео виновен, я выйду в отставку!
— Вы-то выйдете в отставку, а вот меня вышвырнут из полиции за бездарность, понимаете вы это? Но, Боже мой, что мне оставалось делать? Одна за другой они доказывали его алиби. Околдовал он их всех, что ли? Меня учили опасаться всевозможных негодяев, которые бродят по земле, но никогда, слышите вы, синьор, никогда меня не предупреждали, что следует не доверять невинным молодым девушкам, живущим в горах! В миланской уголовной полиции и не подозревают о существовании Фолиньяцаро и о том, что там проживают девицы, которых следовало бы повесить у въезда в вашу деревню!
— О!
— Да, да, повесить! Скажу вам откровенно, синьор, я скорее соглашусь иметь дело с миланскими уличными девками, чем с вашими нахалками, которые лгут, глядя прямо на вас своими ясными глазками!
— Синьор инспектор, вы взволнованы…
— Я не взволнован, синьор! Я возмущен и готов мстить! Я хочу, чтобы они на коленях просили у меня прощения! Карабинер!
Бузанела, который, прижав ухо к двери, внимал отголоскам этого страшного гнева и еле сдерживался, чтобы ничего не сказать, явился на зов.
— Карабинер, бегите за Терезой Габриелли и Сабиной Замарано! Если вы не вернетесь через четверть часа, я вас арестую как их сообщника!
Иларио в ужасе убежал.
— А вам, синьор, я даю столько же времени, для того чтобы привести сюда этого Россатти, которого я цепями прикую к моей машине, так как хочу быть уверенным, что на этот раз никто не поможет ему улизнуть. А сейчас мне надо позвонить в Милан.
Когда комиссар Рампацо услышал, что кроме убийцы Таламани, его подчиненный собирается привезти еще двух девушек, он снова порадовался тому, что не послал в Фолиньяцаро своего любимца Ансельмо Джаретту. Поскольку в этой истории фигурировали юбки, Ансельмо способен был натворить глупостей. С Чекотти такого риска не было. Несмотря на это, опасаясь комментариев печати, зачастую недоброжелательных, комиссар посоветовал Маттео задержать этих молодых особ только в том случае, если они действительно замешаны в преступлении. Положив трубку, инспектор громовым голосом перечислил все знакомые ему ругательства, поразив Рицотто полнотой своих познаний. Рекорды в любой области всегда восхищали начальника карабинеров.
— Вот как! — прорычал полицейский. — Только потому, что они принадлежат к слабому полу, с ними нужно обращаться бережно и деликатно. Если они действительно замешаны!.. Еще бы они не замешаны, а, синьор?
— Я думаю, синьор инспектор, что сперва следовало бы узнать мотивы их поведения.
— Мотивами пусть занимается суд!
— Может быть, эти девочки повиновались романтическим побуждениям? Ведь вы знаете, как мы, итальянцы, склонны к пониманию и прощению необдуманных поступков, совершенных по велению сердца?
— Издевательство над полицией, направление ее по ложному следу, циничное отрицание истины — это вы называете романтическими побуждениями?
— Я хочу сказать, что так их может истолковать печать. Она ведь всегда предпочтет более поэтичную версию…
Чекотти понял всю обоснованность этого предостережения. Мнение Рицотто подтверждало сказанное комиссаром. Ему придется хорошенько обдумать план действий. В то же время он не был намерен предать эту историю забвению. Неосторожные девушки должны получить по заслугам! Но какой путь избрать, чтобы, с одной стороны, поддержать престиж правосудия, а с другой, избежать огласки, которой ему не простит комиссар Рампацо? Гнев Маттео был так силен, что в какой-то мере парализовал его мыслительные способности. И вот в этот момент в кабинет вошла Элоиза. Ее доброе лицо так и сияло от радости. Она буквально набросилась на Чекотти, схватила его за руку и горячо ее поцеловала. Полицейский страшно смутился. Ему никогда еще не приходилось быть объектом подобных знаков внимания. Он пробормотал, высвобождая руку:
— Но… но… что с вами?
Элоиза величественно выпрямилась и сказала, обращаясь к Рицотто:
— Ты слышишь, Тимолеоне? Он еще спрашивает, что со мной, этот посланец неба! Этот ангел Справедливости! Этот серафим Милосердия!
Рицотто попытался предупредить свою приятельницу, что она на опасном пути:
— Успокойся, Элоиза…
Но разве кто-нибудь мог остановить Элоизу Россатти, когда она начинала один из своих монологов?
— Успокоиться? Мне? Скажи-ка лучше, человек без сердца, бесплодная смоковница, если бы у тебя был ребенок, которого ты едва не потерял и которого тебе вернули, не был бы ты счастлив? Не было бы у тебя желания дать волю своей радости? Не считал бы ты себя обязанным поблагодарить того, кто подарил тебе больше, чем жизнь?
Инспектор, которого никто еще не сравнивал с ангелом или серафимом, подстерегал удобный момент, чтобы открыть несколько простых истин этой толстушке, источавшей умиление. Она будет первой из жителей Фолиньяцаро, кого поразит его месть. Он не прерывал ее, злорадно предвкушая, что он ей выложит. Чекотти не был злым человеком, но он слишком натерпелся, с тех пор как приехал в Фолиньяцаро. Не подозревая, что ей угрожает — и что предвидел Тимолеоне, — Элоиза продолжала свой гимн любви и благодарности.
— Вы возвращаете честь, вы возвращаете жизнь моему Амедео! Когда он вернулся домой вчера вечером, я не поверила своим глазам! У меня даже не было сил подняться и заключить его в объятия, так я наплакалась! Мои рыдания были, кажется, слышны даже в церкви. Моя соседка Сюзанна говорила всем, кого встречала: «Эта бедная Элоиза долго теперь не протянет!.. Никто еще не видел такого отчаяния! Я никогда не думала, что у человека может быть столько слез!» Вот что Сюзанна всем говорила, а ведь она — Тимолеоне может вам это подтвердить — не из мягкосердечных! Зато она хорошо знает моего Амедео, знает, что он неспособен причинить мне горе. Если мое сердце не разорвалось, когда я узнала, что вы собираетесь увезти его, связанного, как бешеное животное, в Милан, значит, у меня очень прочное сердце. Люди думают, если ты толстая, ты страдаешь меньше, чем другие. Это неправда! Просто… не решаешься это проявлять… всегда боишься показаться смешной. Синьор инспектор, если бы у меня хватило сил, я пришла бы еще вчера вечером поблагодарить вас на коленях, при всех! А сегодня утром мне не хотелось оставлять сына. Я приготовила ему завтрак, а потом обед… Его любимое блюдо — цыплята с артишоками… Но он еще не вернулся домой, это чудовище. Тогда я подумала, что он, должно быть, с вами… А вы знаете, где он, мой Амедео?