Алиби на выбор. («Девушки из Фолиньяцаро»).
Шрифт:
— А дальше что? Вы, может быть, надеетесь найти его здесь?
— Нет, но я надеюсь, что мне помогут напасть на его след.
— Каким образом?
— Сказав мне правду, например. Я знаю, что в Фолиньяцаро это не принято, но хоть один раз, в виде исключения, можно, как вы считаете?
Сыровар ответил не сразу. Его нахмуренные брови и неподвижный взгляд свидетельствовали о напряженной работе мысли, о желании понять смысл сказанного полицейским. Наконец, глубоко вздохнув, он спросил:
— А вы, синьор, не хотите ли часом
— Не скрою, синьор Замарано, у меня создалось именно такое впечатление.
Сыровар почесал подбородок.
— Ах, но ведь это нехорошо, синьор, совсем нехорошо! Неужели вы пришли в мой дом для того, чтобы оскорблять мою дочь?
— Не надо преувеличивать!
— А в Милане как? Если вас называют лжецом, там это не считается оскорблением?
— Смотря при каких обстоятельствах.
— Так вот, синьор, в Фолиньяцаро мы не обращаем внимания на обстоятельства. Только назовите мою дочь лгуньей, и я вам набью физиономию.
После этого обиженный отец стал засучивать рукава рубашки. Густой волосяной покров на его руках не мог скрыть хорошо развитой мускулатуры. Чекотти подумал, что если он схватится с этим одержимым, то навсегда загубит свою репутацию, тем более что тот, несомненно, возьмет над ним верх. Сабина попыталась исправить положение, уточнив:
— Синьор не верит, что я была с Амедео в ту ночь, когда убили клерка нотариуса.
— А почему бы она не могла быть с ним, а, синьор?
— Потому что люди видели, как Россатти дерется с убитым.
— Везде найдутся любители болтать языком.
— Значит, вы тоже утверждаете, что ваша дочь была с Россатти в тот вечер?
— Она мне рассказала об этом, а я верю всему, что говорит Сабина.
— А какую роль играет во всем этом Гаспарини?
Замарано пожал плечами.
— В эти истории я не вмешиваюсь… Ведь это их дело, не так ли?
— Но если ваша дочь не любит этого каменщика, почему она ему об этом не скажет прямо?
— Дело в том, что когда Зефферино сердится, он становится опасен…
— Настолько, что может ударить?
— Это не исключено… Кстати, вы меня навели на мысль… Если Зефферино спутал Таламани с Россатти, он вполне мог его вздуть!
— А как он мог их спутать?
— Ночь… Он ослеплен ревностью… Как тут разобраться?
— Вот это, синьор Замарано, как раз то, что я пытаюсь сделать! В общем, если я вас правильно понял, вы полагаете, что возлюбленный вашей дочери мог бы быть тем, кого я разыскиваю?
— Он или кто другой!..
— Давайте-ка уточним: у Зефферино появляются подозрения относительно верности той, кого он считает своей невестой… Он следует за ней… Видит, что она поджидает Россатти и уходит вместе о ним… Он их выслеживает… и когда они расстаются, он бросается вслед за карабинером, полный решимости отомстить. Так, что ли?
— Возможно.
— После этого Зефферино каким-то чудом ошибается и следует за Таламани, которого принимает
— В темноте и не такое может случиться.
— Осыпая ударами Таламани, Зефферино не замечает, что это не его соперник… Вы считаете меня дураком, синьор Замарано?
— Я недостаточно вас знаю, синьор инспектор, чтобы иметь мнение на этот счет.
— Я допрошу каменщика и сообщу ему, что его будущий тесть считает его возможным убийцей.
— Я этого не говорил!
— Но к этому сводится то, что вы сказали, потому что тот, кто избил клерка, несомненно является и его убийцей! До свидания!
— Прощайте.
— Нет, не прощайте, синьор, я не сомневаюсь, что очень скоро вы еще со мной увидитесь, вы и ваша дочь!
Выходя, Чекотти услышал, как Сабина спрашивает у отца:
— Скажи, папа, в Милане они все такие?
Зефферино Гаспарини работал за деревней, и Маттео не решился туда идти под палящим солнцем. Он удовольствовался тем, что послал встреченного им мальчишку предупредить каменщика, чтобы сразу после обеда тот явился в участок. После этого он зашел в кабинет Тимолеоне Рицотто, где было относительно прохладно. Начальник карабинеров встретил его со своим всегдашним добродушием.
— Итак, синьор инспектор, вы продвигаетесь?
— Ах, не начинайте, пожалуйста. Меня и так уже замучили!
— Догадываюсь, что дела идут не совсем так, как вы надеялись.
— Нет, дела идут не так, как я хотел бы, потому что здесь все ухитряются противодействовать моим усилиям! Но прежде всего, где Россатти?
— Он у себя.
— А что он делает у себя?
— Отдыхает.
— От каких трудов? Он никогда не работает!
Тимолеоне неодобрительно надул губы.
— Вы забываете о том, что этот несчастный пережил вчера!
Рицотто был несомненно искренен. Чекотти это видел и только поэтому не вспылил. Он ограничился тем, что сказал с иронией:
— А я и не знал, что у карабинеров такое мягкое сердце.
— Дело в том, что я очень люблю Амедео.
— Насколько я могу судить, вы в этом не одиноки. Аньезе… Тереза… Сабина…
— Дочь Замарано?
— Она самая.
И он рассказал Рицотто, не пропуская никаких подробностей, о своей встрече с сыроваром и его невозмутимой дочерью. Начальник карабинеров, казалось, был в восторге. Когда инспектор закончил свой рассказ, он растроганно заключил:
— Какое у них доброе сердце, у этих девочек!
— Сердце, которое их приведет прямиком в тюрьму, и не без моей помощи, если только они мне еще солгут!
— Вы на это не решитесь, синьор.
— Не решусь? А закон?
— А любовь?
И Тимолеоне добавил после краткого раздумья:
— Этот Амедео… Настоящий дон Жуан!
— Я сумею умерить его любовный пыл, можете на меня положиться!
— А не выпить ли нам по стаканчику грумелло, пока варятся мои спагетти по-неаполитански?