Алиса Коонен: «Моя стихия – большие внутренние волненья». Дневники. 1904–1950
Шрифт:
Ушли в зрительный зал смотреть, как при свете красного софита пьяный Тарасов 226 плясал «русскую» с одним из техников.
Я остановилась в дверях. Вдруг входят Василий Иванович под руку с Федоровой. Меня передернуло. Остановились впереди меня. Подошел Оленин. Василий Иванович [вскоре. – зачеркнуто] повернулся, увидал меня. Постояли они еще немного, все втроем, посмеялись. Василий Иванович стал прощаться с ними. Потом подошел ко мне: «Всего хорошего, Аличка». Взял мои обе руки, потряс сильно, потом вдруг нагнулся и прижался [губами. – зачеркнуто] к руке – долгим беззвучным поцелуем… Я затрепетала вся… Голова закружилась… Еще бы момент, и я не совладала с собой. Но он уже поднял голову, еще раз крепко-крепко стиснул обе руки – и быстро вышел. А я стояла, слабая, бессильная, счастливая, едва удерживаясь на ногах.
226
Тарасов
Потом увидала на себе любопытные взгляды Полуэктовой и тети Вали 227 . Это отрезвило… Живо пришла в себя. В это время опять появился в дверях Василий Иванович и Сулер. Сулер спросил: «Не хотите еще спать? Глаза-то уже, наверное, не смотрят?..» Василий Иванович тихонько взял за руку, повернул к свету: «Ну-ка, покажите-ка глаза… Нет, хорошие, чистые…»
Потом он ушел, и больше я его не видала.
Скоро и все разошлись. Мы уходили из театра – последними. Возвращались домой с Кореневой, с Семеновым 228 . Зашли с Кореневой в церковь, постояли немного. Спать совсем не хотелось. Вспоминался вечер, носился образ дорогой перед глазами, а душа трепетала вся от какого-то непонятного светлого чувства!!
227
Тетя Валя – неуст. лицо.
228
Семенов Николай Прокофьевич – ученик Школы МХТ с 1905 г., в МХТ до 1909 г.
Днем сегодня в театре не была – на носу какое-то красное пятно, и физиономия по сему случаю [далеко не привлекательная. – зачеркнуто] ужасная – не хотелось показываться в таком виде.
Пошла прямо на «Бранда».
Шла с большим удовольствием – очень соскучилась по театру – шутка ли, 2 дня не заглядывала; да и Василия Ивановича хотелось страшно повидать.
Я очень люблю 7 картину. Теперь уже Василий Иванович определенно идет ко мне, тянется рукой к моей голове и потом во все время монолога не выпускает ее; а я так тесно-тесно прижимаюсь к нему, обнимаю его руками, и вся душа моя трепещет от какого-то светлого, радостного, [хорошего. – зачеркнуто] чувства…
Василий Иванович последнее время очень часто называет меня Аличкой, а потом поправляется на Алису Георгиевну. Мне кажется, он это делает умышленно. Так у него выходит, по крайней мере.
Братушка [С. С. Киров] провожал меня сегодня домой. Имела глупость сказать ему про Василия Ивановича – теперь раскаиваюсь страшно!
А впрочем – все равно!
Все равно!
Сегодня целый день сидела дома. Завтра думаю пойти в театр. А то – скучно.
Заболела Халютина 229 , и Маруська [М. А. Андреева (Ольчева)] играет Герд. Ко мне многие приставали сегодня: «Что, прозевали рольку?..»
Но я ничуть не жалею. Играть без одной репетиции – это погубить себя…
Ну а настроение все-таки неважное. Что-то сегодня вечером будет…
Может быть, разгладится.
После «Бранда».
Ну состояньице! – впору вешаться! Маруська сыграла очень хорошо – все хвалят ее, [говорят «молодчина». — вымарано] поздравляют с успехом. Василий Иванович сказал ей: «Молодчина», – словом – все обстоит как нельзя лучше.
229
Халютина Софья Васильевна (1875–1960) – актриса, педагог. С 1898 по 1950 г. в труппе МХТ. В 1909–1914 гг. заведовала драматическими курсами (Школа С. В. Халютиной). Исполняла роль Герд в спектакле «Бранд» Г. Ибсена.
Ну и вот, с одной стороны, зависть разбирает, с другой, и злоба на себя – что завидую; и опять сомненья, проклятья, сомненья относительно своих способностей! [Два слова вымарано.] Потом еще сказал кто-то Вендерович, что я представляюсь влюбленной во Владимира Ивановича [Немировича-Данченко] и Василия Васильевича [Лужского] – ради карьеры. Покоробило это страшно… На душе сделалось скверно, криво, опять зашевелилась мысль о том, чтобы уехать… Пусть успокоятся – докажу, что не нужно мне ничего, ни места в Художественном театре, никого из актеров… Противно все это! Надоело. Очевидно, говорят недоброжелатели и завистники. Так вот… Не нужно мне ничего… Уеду! Авось как-нибудь устроюсь… Пусть я вымотаю все силы, умру – все равно!
Такая тупая боль внутри, что ничего не страшно…
Только одно, одно мне необходимо! – его любовь. А с сознаньем, что я любима, – хоть на край света. Только это знать!
Его любовь должна согреть и осветить всю жизнь.
Только вот это!
Нет, не могу я так! Не умею я так жить! Кавардак такой, что я с ума сойду. Вот, хочу писать – и не знаю даже как… Не передашь этого всего словами. Ужас какой-то! Кошмар…
Сегодня сидели с маленькой Маруськой [М. А. Андреевой (Ольчевой)] – она мне гадала. Только что кончила, подошел Василий Иванович. Подсел к нам.
Говорили о гадании, о том о сем, – наконец, не помню, как подошли к этому, Василий Иванович говорит: «Относительно вас есть предположение». «Да, есть, – подтвердила Маруська, – ты же ведь знаешь». – «Конечно, знаете, зачем нам комедию разыгрывать друг перед другом», – рассмеялся Василий Иванович. Я, конечно, догадалась, что речь идет о Владимире Ивановиче [Немировиче-Данченко] и о том, что я «не в далеком будущем займу место Марии Николаевны [Германовой]». В это время Стахова отозвала Маруську, и мы остались вдвоем. Я пристала к Василию Ивановичу, чтоб он сказал мне все. – «Видите ли, мне даже неудобно говорить вам об этом, вы еще слишком молоды… Ну хорошо… Я чувствую, да и не я один, что вы – действуете на Владимира Ивановича. И вот поэтому многие в силу различных невыгод для себя – точат на вас зубы, другие, которые относятся к вам хорошо и бескорыстно, – вот я, Николай Григорьевич [Александров] – [жалеем. – зачеркнуто] опасаемся за вас. Потому что Владимир Иванович, если увлечется вами, то не [так. – зачеркнуто] как актрисой, а прежде всего как женщиной. А если в вас он пробудит женщину, вы погибли.
Вот другое дело, если бы вами увлекся Константин Сергеевич – у того актриса, талант – на I плане, и тогда хорошо было бы, если б и вы пошли к нему навстречу. Тут – другое дело».
«Но, Василий Иванович, что же может быть, если у меня ничего нет…»
«Он сумеет разбудить в вас чувство».
«Никогда, никогда, Василий Иванович! Боже мой, Владимир Иванович, никогда!»
«Вот увидите! Да, вам предстоят большие испытания!»
«Боже мой, что делать, Василий Иванович! Я уйду… Уеду в Изюм 230 , и все прикончится». – «Уезжать Вам незачем. Не обращайте ни на что вниманья. Живите как жили. Единственное средство оградить себя – влюбитесь в кого-нибудь, увлекитесь… А то, если там пусто будет, – беда. Несдобровать…»
230
Уеду в Изюм… – Город в Харьковской области. Изюм приходил на память А. Г. Коонен в те моменты жизни, когда она задумывалась о побеге в провинцию: «И тут всплыли в памяти мои давние детские мечты. Я писала тогда в дневнике, что мне хочется играть в маленьком затерянном городишке, где театр освещается керосиновыми лампами, где живут бедные, несчастные люди, которым я буду нести радость и красоту, а они, благодарные мне за это, будут плакать на спектаклях от счастья и сострадания. Я даже нашла на карте этот город, где буду играть, когда стану актрисой. Назывался он Изюм (наверное, я выбрала его за сладкое название)» (Коонен А. Г. Страницы жизни. С. 55).
«О, там-то слишком полно… Только опять все зря… Не нужно это…» Посмотрела на него – улыбается. Пауза.
«Вы в III акте „Драмы жизни“ тоже заняты?»
Не могла не улыбнуться. «Нет». Еще говорили на эту тему. Наконец он собрался уходить – я тоже пошла.
Всего разговора я привести, конечно, не могла – говорили очень долго… Но приблизительно вот в таком духе.
Разволновалась я страшно и поняла только одно – «он меня не любит».
И вот, потом, все думала. Много думала… И так все ясно стало, точно пелена спала с глаз. Так все светло впереди…