Алиса Коонен: «Моя стихия – большие внутренние волненья». Дневники. 1904–1950
Шрифт:
Хоть бы одно слово!
Грустно – грустно!
Сегодня встала утром с тяжелыми, мрачными мыслями, с мрачной душой…
А на дворе – солнце, свет, радость… Э-эх!
А все-таки не действует на меня природа так, как раньше.
Я часто вспоминаю «17 [версту]»…
Это страшное упоенье красотой зелени, неба…
Когда каждая травка, каждое деревце трогали и волновали какие-то струнки в душе…
А «Я природу тогда, как невесту, любил, я с природой тогда, как с сестрой, говорил» 294 …
294
«Я природу
Да, а теперь не то…
Люблю лес, люблю поле, часто любуюсь живописными ландшафтами, но какого-то непосредственного порыва, какого-то слияния души с природой нет. Я спокойно отношусь к ней, редко волнуюсь.
Раньше зелень, воздух, тишина хорошо как-то на нервы действовали. Растревожишься – а уйдешь в лес, побродишь немножко, и легко станет…
А теперь личная внутренняя работа, личная жизнь, душевная, берут верх и все окружающее является только как какой-то фон [слово вымарано].
8 часов вечера.
Нехорошо мне…
Тревога, тоска…
А впереди еще длинный ряд дней…
Работать, читать усидчиво не могу…
Все мысли, вся душа заняты только им…
Он, он… Один [слово вымарано] властвует надо всем, давит все, ворочает по-своему мою жизнь…
Вот он, глядит на меня пристально насмешливыми глазами…
У него острый взгляд…
Кажется, что он читает в душе.
Когда-то в Петербурге он сказал: «В вас есть загадка…»
Он меня так мало знает.
И я его совсем не знаю…
Странно… – а так люблю!
Во всем этом есть что-то необычное, не нормальное.
Он очень доверяет мне…
И я ему верю.
Верю каждому его слову.
Как-то взяла с него честное слово, что он скажет мне правду, когда разлюбит.
Он дал слово, а на следующий день задал «дикий вопрос»: «А если я скажу – вы ничего с собой не сделаете? Дайте и вы мне слово…»
Милый!
Конечно, нет…
Жизнь – большая, прекрасная.
У меня есть еще мое дело.
Мое дело…
[Слово вымарано.] Как мало я отдаю себя сцене…
Где моя мечта – посвятить всю свою жизнь искусству?
Глохнет порыв, глохнет стремленье стать большой актрисой…
Теперь… Теперь, когда говорят обо мне столько хорошего, когда обещают прекрасную будущность…
Странно складывается жизнь…
Мне минутами делается ужасно страшно, страшно за то именно, что вся я закупорилась в себе, ушла внутрь, в свою любовь, и не осталось ничего в душе для дела…
И ничего не выйдет…
Ужасно страшно!
Но нет, я буду бороться, не сдамся!
Я буду актрисой!
Буду, буду!
Непременно!
Рано или поздно – кончится наша любовь, оборвется…
Я чувствую это, ясно, определенно…
И вот тогда отдамся вся работе… Вся уйду в образы… Всю душу свою вложу в них.
Кончить жизнь самоубийством…
Нет, это жалко, и глупо…
Буду жить…
Надо жить!
6 часов вечера.
Еще 3 дня прошло…
Еще и еще…
Катится день за днем – медленно, уныло, тоскливо…
Одно и то же, одно и то же изо дня в день…
И мысли одни… и мечты все те же…
А письма все нет и нет…
Один раз мелькнула страшная мысль: он болен…
И такой ужас охватил!
Вот все хожу и думаю…
Думаю, думаю без конца…
Досадно, что Вальтеры 295 здесь…
295
Вальтеры – вероятно, те самые сестры Вальтер – Зоя Иосифовна и Людмила Иосифовна, чью «школу для детей обоего пола» А. Г. Коонен посещала до Первой женской гимназии. Общение с ними семья явно поддерживала, поскольку А. Г. Коонен вспоминает, что, когда ею была задумана поездка в Крым (судя по всему, летом 1908 г.), «сестры Вальтер дали письмо к своей приятельнице в Севастополь с просьбой устроить меня там как можно лучше и дешевле» (Коонен А. Г. Страницы жизни. С. 64).
Теперь это хождение взад и вперед будет выбивать день из колеи, будет отрывать от мыслей…
Завтра поеду в Москву – может быть, есть письмо…
Хотя нет, надежды нет никакой…
Верно, и не будет… совсем…
Последнее время ужасно часто звучит одна его фраза в ушах: «Чи пани розмавя по-польску?..» 296 , 297
Ужасно часто приходит в голову эта фраза, и помню его лицо при этом, и как он сказал – все помню.
296
Czy pani rozmawia po polsku? – Вы разговариваете по-польски? (польск.)
297
«Чи пани розмавя по-польску?» – Скорее всего, шутливая фраза связана с репетициями спектакля «Борис Годунов», премьера которого планировалась в следующем сезоне. А. Г. Коонен должна была играть выдуманного персонажа, двоюродную сестру Марины Мнишек – польку (см. коммент. 4-55).
Родной мой, ненаглядный!..
[Половина листа оборвана.]
Смотрела на него и мысленно говорила себе: «Да, вот этого человека я любила, этот белый лоб, эти красивые глаза – я целовала, он был так близок мне, весь… и он рыдал, когда я издевалась над ним, он любил меня „безумной любовью“… и вот стоим спокойные, чужие и говорим о разных разностях…»
Страшно – страшно сделалось.
Ужасно!
Ведь часть его души все-таки осталась у меня, оторвана от него…
Частичка его во мне, а вот он – стоит чужой, далекий…
Ужасная погода: второй день дождь беспрерывный…
Лень, тоска…
Солнца, солнца!
Сегодня во сне опять видала В.
Я вижу его почти каждую ночь… и мне так хорошо, хотя я и чувствую, что это – сон…
Слава богу, время стало идти как-то быстрее… В понедельник – месяц с того памятного вечера в Петербурге…
18-е…
А потом 19-е и… Москва…