Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск. 150 лет со дня рождения Надежды Тэффи
Шрифт:
Рассказ Юды Шейна выслушала молча, без всякого выражения на застывшем лице. Юда даже усомнился, слушала ли она, но Шейна сказала все тем же бесцветным, монотонным голосом:
– Я тоже видела, как убивали евреев. Так же близко, как ваша Рива.
– Она не моя… – начал было Айзексон.
Но Шейна, не слыша его и не меняя тона, стала рассказывать.
Части вермахта прошли через Шауляй не задерживаясь. Контрудар, который попытались нанести отступавшие советские войска, не удался, и путь на Ригу был открыт. Поэтому в городе осталось лишь небольшое количество немцев, а расправлялись с евреями главным образом повстанцы из Фронта литовских активистов. Врывались в еврейские дома, забирали все ценное, а жильцов или убивали на месте, или уводили в лес на расстрел. На третий день белоповязочники пришли в квартиру родителей Шейны, где она жила с мужем и годовалой дочкой. Подгоняя
– В семье у нас говорили: «Зачем поехала? Чтобы Зелику перерезали горло, как какому-нибудь петуху?» Разве знали мы, что нас самих ждет?
Пристрелили нескольких глубоких стариков и инвалидов, которые не могли идти, остальных погнали в лес. Шейне было плохо. Она не могла смириться с тем, что скоро умрет, во всем винила мужа, который отказался уходить с русскими, и, почти теряя сознание, чуть не уронила ребенка. Сестра взяла у нее девочку. На подходе к лесу колонна остановилась: несколько евреев стали громко молиться, конвоиры кинулись к ним, и в этот момент муж Шейны неожиданно резким и сильным движением столкнул ее в придорожный овраг. Оглушенная, она видела, как убили молившихся, остальные повернули в лес. Когда хвост колонны скрылся за деревьями, Шейна с трудом вылезла из оврага и, прячась за кустами, добралась до большой поляны. Обреченные уже находились там, и несколько молодых евреев рыли одну большую – на всех – могилу.
– Отбирали троих-четверых, ставили на край, – рассказывала Шейна, – выстраивали «композицию»: специально подбирали или стариков со старухами, или молодых – юношей и девушек, которых заставляли раздеваться догола и лизать друг другу гениталии, или только подростков. Насиловали женщин. На детей поменьше не тратили пуль: разбивали прикладом голову. А мою дочку подбросили, как мячик, и какой-то литовец поймал ее на штык.
Она по-прежнему говорила тусклым, унылым голосом, и Юда решил, что Шейна уже давно выплакала все слезы, похоронила своих мертвых. На ее глазах убили родителей и сестер, братьев, племянников и других многочисленных родственников, но глаза эти были сухими, только боль, навсегда застывшая в них, делала их непроницаемыми. Во время расстрела литовцы пили, но стреляли почти без промаха. А беззвучно рыдавшая Шейна потеряла сознание. Очнулась ночью. Надо было двигаться, но Шейна не знала, куда идти. Пошла наугад. На краю какой-то деревни постучала в дом. Открывшая дверь пожилая хозяйка сразу все поняла, дала хлеба и молока, но у себя не оставила.
– И тебе, и мне смерть, – сказала она, показывая рукой на восток, – туда иди. Может, выберешься еще…
По лесу Шейна скиталась две недели. Она сама не понимала, как ей удалось выжить. Ела ягоды, сырые грибы. Вышла снова к какой-то деревне. Впустивший в дом человек говорил по-русски, и Шейна узнала, что она в Белоруссии. Здесь ей позволили переночевать на сеновале, накормили и отправили дальше. Никто не решился, рискуя жизнью, укрывать долгое время еврейку, и она бродила по лесам еще несколько дней, пока не наткнулась на выбиравшихся из окружения красноармейцев. Командовал молодой офицер, а кто – тогда еще Шейна не разбиралась в званиях. Кажется, у него было три зеленых квадрата. То ли она ему приглянулась, то ли он ее пожалел, но этот командир разрешил Шейне идти с ними, предупредив обо всех опасностях. На это Шейна ответила, что ей уже все равно, и рассказала о том, что происходило в Литве.
Военные верили с трудом. Они еще не видели настоящих ужасов, а Шейна побывала в аду. Ей было неуютно, много раз она ловила на себе голодные мужские взгляды, хотя сильно исхудала. Тем не менее никто ее не тронул, и где-то за Смоленском они удачно перешли линию фронта. Оттуда Шейну отправили в тыл. Она была в плохом состоянии, лежала, не вставая, и, наверно, умерла бы от голода, если бы, собрав всю свою волю, не пошла на курсы медсестер. Шейна стремилась на фронт: ничто не держало ее в тылу, а смерти она не боялась. И еще ей хотелось убить хотя бы одного немца. Несмотря на то, что ее близких расстреливали литовцы, немцы их направляли, поощряли и позволили убивать, потому что именно они решили истребить всех евреев. Это Шейна хорошо понимала.
Слушая Шейну, Юда снова переживал рассказ Ривы. И хотя от Ривы он узнал о гибели семьи, то был рассказ со счастливым концом. Рива с ребенком не погибли, им удалось спастись, а Шейне повезло меньше. Она уцелела, но казнила себя сама,
Юда встал. Шейна продолжала сидеть не двигаясь, а затем покачнулась, уронила голову и неожиданно для Юды пронзительно и горько зарыдала. Успокаивающим, как ему казалось, движением Юда ладонью провел по ее волосам, но Шейна сбросила его руку. Понимая, что ничем не может ей помочь, он вышел за дверь и побрел не разбирая дороги, пока не вспомнил, что должен вернуться в роту. Хотя время было позднее, лейтенант Грибаускас, словно специально кого-то поджидая, стоял у входа. Юда знал, что ему несдобровать, но случилось невероятное. Взглянув на Юду, Зверь посторонился и молча дал ему пройти. Сам же Юда не видел своего лица, но если бы увидел – все понял.
Эдуард Дипнер
Родился в Москве. Окончил Уральский политехнический институт (заочно). Инженер-механик. Работал начиная с 16 лет рабочим-разметчиком, затем конструктором, главным механиком завода. С 1963 года работал главным инженером заводов металлоконструкций в Темиртау Карагандинской области, в Джамбуле (ныне Тараз), в Молодечно Минской области, в Первоуральске Свердловской области, в Кирове, а также главным инженером концерна «Легконструкция» в Москве. С 1992 по 2012 год работал в коммерческих структурах техническим руководителем строительных проектов, в том числе таких, как «Башня 2000» и «Башня Федерация» в Москве, стадион в Казани и др.
Пишет в прозе о пережитом и прочувствованном им самим.
Остров Мечты
рождественский рассказ
Самолет резко опустил левое крыло, и земля далеко внизу пошла ему навстречу, круто накренившись, и закружилась в плавном, медленном движении, отчего у Герки в восторге захватило дух. Земля была бугристой, кремнистой, выжженной солнцем, лишенной жизни. Самолет закончил разворот, покачав крыльями, а горы внизу расступились широкой дугой, и в эту дугу ворвалась голубизна водной глади.
«Океан, Атлантический океан», – понял Герка.
Он сидел у левого окна, уткнувшись носом в прохладный пластик, и старался не пропустить ни одной детали, запечатлеть в памяти каждый штрих фантастического полета. Люся уступила ему место, ей было неинтересно четыре часа таращиться на небо и облака, и она уткнулась в книжонку, купленную накануне в Москве, книжка была о здоровом сердце. Не очень увлекательно, но хоть чем-то можно заполнить долгие часы полета.
Прозрачная голубизна внизу густела, в нее добавили синьки и усеяли белыми крупинками манки. Коротенький обрезок спички прилип к ней, оставляя за собой тоненькую белую ниточку шлейфа. Время остановилось, самолет, как попавшая в паутину муха, висел неподвижно в центре гигантского голубого кокона без границ и ориентиров. Но вот впереди, там, где небо смыкалось с океаном, появилась расщелина, она росла, заполняя горизонт, и из нее вылепился темный конус. Ровный, мерный гул самолета стал глуше, самолет клюнул носом, и навстречу с ускоряющейся стремительностью понеслись скалы, одетые белой пеной. Уставший самолет весело пробежался по посадочной полосе и лихо подкатил к невысокому зданию аэропорта. Герка вышел на причаленный трап, вдохнул сказочно-теплый, наполненный дивными ароматами воздух и узнал его. Это был воздух Острова Мечты, мечты его далекого детства.
Среди плоской казахстанской степи затерялся поселок Трудовой – кучка мазанок, прилепившаяся к речушке Шидертинке, ближайшая станция железной дороги – в двадцати восьми верстах. Ветер, родившись далеко на юге, в Заилийском Алатау, ничем не задержанный, гуляет по безбрежной степи, поднимая фонтанчики пыли, высушивая каменистую почву; осенью он гоняет стеблистые шары перекати-поля, или курая по-местному, и они катятся вперегонки, чтобы рассеять свои мелкие семена. Эти семена взойдут будущей весной, короткой и ветреной. Серо-зеленые побеги вцепляются в бесплодную каменистую почву, чтобы осенью высохнуть и сорваться в безумном нескончаемом беге. А зимой ветер поднимает снег, скупо выпавший в степи, и несет его плотными струями. Тяжко приходится путнику, попавшему в степной буран. Ветер заметает дорогу, превращает окружающий мир в сплошное белое полотно, сечет лицо, забивает глаза, валит с ног. В ровной, как стол, степи нет дорог, негде укрыться от беспощадного ветра.