Алмазные дни с Ошо. Новая алмазная сутра
Шрифт:
Когда мы приехали, было так темно, что разглядеть что-либо было невозможно. Я устала и пошла спать. На следующее утро, принимая душ, я выглянула из окна. Вокруг расстилались зеленые луга, похожие на ковры. Трейлер стоял посреди небольшой равнины, а за нами была скала – такая огромная, такая магическая, что я выбежала на улицу голая и мокрая и поклонилась ей до самой земли.
Приехав в то утро, Ошо увидел группу сидящих на поляне рядом с трейлером саньясинов, распевающих песни. Погруженный в медитацию, он сел рядом с нами. Его тишина была такой глубокой и переполняющей, что музыка вскоре иссякла, и мы молча сидели у подножия грубых, остроконечных скал.
Потом Ошо встал, посмотрел вокруг и пошел к трейлеру. Мы
Когда мы прибыли, на большой поляне стояло всего лишь два здания. И первые несколько месяцев мы трудились не покладая рук, преображая Раджнишпурам. Большинство людей жили в палатках. Мы приехали в августе, и нам нужно было торопиться, чтобы к зиме у каждого был трейлер с центральным отоплением, поскольку зимой в этих краях температура могла опускаться до минус двенадцати.
Ели мы все вместе, составляя несколько столов около одного из строений. Зимой нам приходилось скалывать со столов лед, чтобы тарелки не соскальзывали на колени. У нас не было холодильника, и еду мы хранили в близлежащем пруду. Там же у нас была целая бочка пива. Но, несмотря на все неудобства, наши обеды были замечательными.
Мужчины и женщины одевались теперь одинаково: толстые стеганые куртки, джинсы, ковбойские шляпы и сапоги. Если раньше саньясинские мужчины казались мне слишком женственными, то теперь наоборот – иногда даже слишком грубыми.
Крыша в трейлере Ошо протекала, и было ужасно смотреть, как он сидит в кресле, а с двух сторон от него стоят ведра, в которые капает вода. В его комнате не было ничего за исключением низкого дубового столика и стула. Комнаты Ошо всегда были простыми, почти без мебели, без картин на стенах, вообще без каких бы то ни было украшений. На виду стояла единственная вещь: кассетный магнитофон, а больше ничего не было видно. Но пустота нынешней пластиковой комнаты не шла ни в какое сравнение с тем величием дзен, каким была наполнена его мраморная комната в Пуне. Мне было больно видеть его в такой обстановке, хотя я заметила, что ему все равно. Он чувствовал себя как дома везде, где бы ни находился. Я ни разу не слышала от него ни одной жалобы на то, как и где он живет. Он принимал все, что преподносило ему существование, с благодарностью, зная и веря, что из любви к нему мы старались изо всех сил.
Но все же мы могли сделать больше и поэтому решили расширить трейлер, чтобы разместить в нем медицинский кабинет и, на всякий случай, еще одну комнату. Надо признаться, я никогда не понимала, что имелось в виду под словосочетанием «всякий случай». Строительство продолжалось девять месяцев. Наш новый дом получился таким красивым, что Ошо с удовольствием переехал в него из своего пластика. Это послужило поводом для бурных споров между Шилой и Вивек, потому что по каким-то причинам Шила была против переезда. Пристройку делал Ричард, друг Вивек. Он обил стены спальни и гостиной настоящим деревом, а ванная вообще была самой лучшей в мире – большая, с джакузи. Длинный коридор вел в огромный, олимпийских размеров бассейн, а медицинский кабинет был оснащен по последнему слову техники.
Вивек ранчо не нравилось с самого начала, она часто грустила и даже заболевала. Не скрывая своих чувств относительно этой «бесплодной пустыни», она никогда не стеснялась в выражениях. Однажды по общей связи она заявила на всю коммуну, что хотела бы сжечь это гребаное место дотла. В хорошем расположении духа она бывала похожа на самого экстатичного, очень живого, озорного ребенка. Но когда она чувствовала себя несчастной – ужас! – лучше было держаться от нее подальше. У нее был дар выискивать проблемы и видеть человеческие недостатки. Я предпочитала с ней не спорить – каким-то образом она всегда оказывалась права. Думаю, что критика всегда весомее, чем комплимент.
Каждый день Ошо отправлялся на прогулку в машине. Обычно его сопровождала Вивек, но если ей не хотелось ехать, то Ошо приглашал Нирупу или меня. Иногда он спрашивал, как идут дела в коммуне Шилы. Для него это была исключительно коммуна Шилы.
Позже он сказал: «…Я не являюсь частью вашей общины. Я – всего лишь гость, а не постоянный житель. И этот дом – не моя резиденция, а лишь домик для гостей. У меня нет никакого особого положения здесь, я не являюсь главой общины. Я – никто… Я бы хотел носить красную робу, но я не надеваю ее, потому что не хочу казаться частью вашего мира.
Да, вы слушаете меня, но у меня нет никакой власти. Я не могу заставить вас что-либо делать, я не могу вам приказывать. Мои беседы – это всего лишь беседы и ничего больше. Я благодарен вам за то, что вы меня слушаете, но принимать мои слова или нет, решать только вам. Да даже слушать или не слушать – зависит исключительно от вас. Ничто не ограничивает вашу индивидуальность» («Библия Ошо»).
Сначала все шло хорошо, к нам сотнями приезжали люди, и город рос прямо на глазах. В течение года мы построили дома для тысячи жителей и десяти тысяч гостей. Мы даже начали строить аэропорт, отель, дискотеку, овощную ферму, больницу, плотину и большой ресторан.
Когда Ошо спросил меня, как дела в коммуне Шилы, я сказала, что чувствую себя так, словно живу не в уединенном монастыре, а в «обычном мире». Я не жаловалась, я просто ощущала себя иначе, чем в те дни, когда медитация была главным событием моей жизни. Шила не медитировала. Она считала, что нужно работать, работать и еще раз работать, потому что только так она могла возвышаться над людьми. У нее были свои критерии «хороших» и «плохих» работников. Одних она вознаграждала, других наказывала. Медитация считалась пустой тратой времени, и даже в те редкие моменты, когда мне выпадала возможность помедитировать, я брала в руки книжку и делала вид, что читаю, на случай, если кто-нибудь зайдет и «застукает» меня. Истинное назначение медитации выпало из поля моего внимания. Все те годы, когда Ошо рассказывал нам о растворении собственного эго, тоже на какое-то время стерлись из памяти. Если в Пуне я часто улетала в заоблачные дали, то теперь чувствовала себя приземленной, какой-то материальной. Для меня это была другая «школа». Казалось, что мне нужно познать себя с какой-то новой стороны. Если бы мы остались в Пуне в наших свободных робах, продолжая вести почти «сказочно-воздушное» существование, то, может быть, и просветлели бы, но в обычном мире от нас не было бы никакого толку. Тогда я еще не знала, насколько трудными окажутся уроки этой новой школы. Но я уже встала на путь ученичества, и дороги назад не было. Быть с Мастером означает разделять с ним все трудности, принимать любые вызовы, рассматривая их как возможность заглянуть внутрь и увидеть свое сопротивление переменам. В такие дни рост осознанности становится первой необходимостью.
Ошо виделся только с Вивек и каждый день ненадолго встречался с Шилой. Иногда к нему приходили Нирупа, Деварадж и я. Время от времени кому-нибудь снился сон с участием Ошо, и этот человек был в полной уверенности, что таким образом Ошо навещает своих учеников. Как-то на одном из дискурсов, посвященном снам, я спросила об этом Ошо, и он ответил: «Моя работа совершенно другого свойства. Вмешиваться в чью бы то ни было жизнь я не хочу. Иначе я бы уже давно этим занимался, ведь это так легко. Человек выходит из тела и может работать с другим человеком, когда тот спит. Но это нарушение права выбора, а я категорически против любого давления, даже если и во благо. Для меня свобода превыше всего!