Алмазный город
Шрифт:
Они так и стояли гурьбой, мысленно восхищаясь и гордясь: ведь они привезли с собой эту богиню! Разве уступала она хоть в чем-то иностранным дивам? О, она была много лучше их, своя, советская, без каких-то там скрытых пороков! С нею можно было общаться открыто, не боясь, что она предаст, завербует или устроит прочую буржуйскую пакость. Бедные врачи, они уже не замечали, что насквозь отравлены шпиономанией, подозрительностью и сами выглядят инопланетянами рядом с другими, нормальными людьми…
Катерина таки заставила мужчин себя ждать, как она ни торопилась! Пока натянула
– Бэлла донна! Это все они поняли – прекрасная дама. А что, знай наших!
Хирурги все разом предложили ей руки, но она оперлась на руку профессора Подорожанского. Просто потому что тот оказался к ней ближе всех.
Швейцар у подъезда распахнул перед нею дверцу такси, и Катерина подумала, что все её впечатления за эти два дня чаще всего определяются эпитетом "первый".
Прежде в ресторанах ей бывать не доводилось, потому что Дмитрий принципиально не водил жену в злачные места под глупым, как она считала, предлогом: "Ещё понравится!"
Не то чтобы "Форстер" поразил Катерину в самое сердце или она начала вдруг с глупым видом глазеть по сторонам, но один вывод она сделала определенно: Дмитрий в своем самомнении – "Я делаю из тебя современную женщину" – утратил чувство меры. В самом деле, считать заведение, в котором можно просто красиво поесть и потанцевать, чуть ли не вертепом? А её чем-то вроде провинциальной гимназисточки, не могущей устоять перед соблазнами большого города. За пять лет жизни в столице она бывала и в театрах, и однажды даже на приеме в Кремле – Георгий Васильевич пригласительные билеты ей преподнёс; тогда ещё он ухаживал за нею, и, видимо, на что-то надеялся – блестящий нарком!..
Катерина не слышала разговора Петруши и Торопова о том, что они едут в знаменитый русский ресторан и приготовилась к общению с немцами, но, идя к своему столику, то тут, то там слышала правильную русскую речь, создавшую впечатление, что они из России и не уезжали.
Обилие впечатлений так подействовало на женщину, что в какой-то момент звуки вокруг она воспринимала будто сквозь вату, так что даже не сразу поняла, что рядом сидящий Шульц обращается к ней:
– Что вы будете заказывать, Катюша?
– Ради бога, Вильгельм Зигфридович, – умоляюще произнесла Катерина, – возьмите всё на себя. Я, признаюсь вам честно, в ресторане впервые, так что от волнения и вовсе ничего не соображаю.
– Ну-ну, голубушка, – похлопал её по руке профессор, будто она пациент, беспокоящийся перед серьезной операцией, – уверяю вас, вы ничего и не почувствуете!
Катерина благодарно улыбнулась. От её обезоруживающей откровенности профессор приосанился и на чистейшем немецком – а на каком ещё говорить немцу, хоть и обрусевшему? – сделал заказ. Официант его прекрасно понял, хотя мог говорить и по-русски, как всякий онемечившийся россиянин.
– Господа, – заговорил между тем Петруша, не обращая внимания на чью-то – Верещагина, что ли? – поправку: "Не господа, а товарищи!" – здесь пока мы все – господа! Так вот, думаю, никто не станет возражать, если я с Катюшей, пока суд да дело, станцую танго?
– Ну и обормот! – беззлобно рассмеялся Торопов. – Что значит молодой волк – и хватка другая, и прыть…
Молодой хирург склонил голову перед Катериной и под звуки аргентинского танго увел её на середину зала.
– Видите того мрачного господина за столиком напротив? – зашептал он ей в ухо, сделав несколько па. – Узнаете?
– Нет, – покачала головой Катерина. – А я должна его знать?
– Помните: "Я – гений Игорь Северянин"? Так вот это он! Неужели вы не были влюблены в его стихи? Говорят, поклонники в провинциальных городах выпрягали из коляски лошадей и везли его на себе! Самые богатые женщины России готовы были бросить к его ногам целые состояния! Да, как говорили древние, "сик транзит глориа мунди"! Так проходит земная слава. Иначе он не сидел бы сейчас с такой кислой физиономией?
Катерина покраснела. Опять она попала впросак! Вместо того чтобы в который раз оттачивать свой немецкий язык, лучше бы о поэтах российских почитала! Попроси он её сейчас рассказать какое-нибудь стихотворение, и не вспомнит, пожалуй, разве что пушкинское "Я памятник себе воздвиг нерукотворный". Её преподавательница литературы Виктория Аполлинарьевна не признавала современных поэтов. Говорила пренебрежительно: "Этот грубиян Маяковский", или "Этот ненормальный Хлебников"!
– А вы что-нибудь помните наизусть из стихотворений… Северянина? – робко спросила она.
Петруша будто ждал её вопроса. Прямо-таки разразился стихами.
Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж.
Королева играла в башне замка Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил её паж…
Тут он вздохнул, набрал побольше воздуха, но как раз закончилось танго. Катерина поспешила к столику, стараясь не замечать огорчённого лица Петруши – ведь он только разлетелся…
– Чёрт знает, какие короткие у них танцы! – буркнул он, усаживаясь за стол.
Друзья-хирурги дружно захохотали, но в их смехе сквозило злорадство: когда теперь подойдёт его очередь?! Нечего было спешить поперёд батьки…
– Мы с Петей видели поэта Игоря Северянина, – поспешила на выручку Катерина: она чувствовала, что, пока разговор за столом не стал общим, Петруша представляет собой удобную мишень для острот, что, как она успела понять, молодой человек воспринимал крайне болезненно. – Сидит с какой-то девушкой, такой грустный…