Альтернативная история всего
Шрифт:
— А что, по-твоему, страже нужник не нужен? — ответил вопросом на вопрос Ирокезов старший, пошевеливая мозгами. — Еще чего-нибудь придумай.
— Забор?
— Ага. И собаку рядом привяжу…
— Нет, значит?
— Нет.
— Ну что тогда?
Ирокезов старший шевелить мозгами закончил и смотрел хитро.
— Надо воспрепятствовать, а значит…
— Поставить препятствия, — перебил его сын. — Это ты уже говорил, а я слушал.
— Воспрепятствовать — значит поставить ПРЕПЯТСТВИЯ.
В голосе его слышалось нечто, что заставил Ирокезова младшего понять: сам он имел в виду препятствия, а папенька — ПРЕПЯТСТВИЯ. Между одним и другим невооруженным глазом ощущалась колоссальная разница.
— Ты что придумал? — с радостным нетерпением в голосе переспросил сын. — А? Что-то грандиозное?
Скромно кивнув, папаша назидательно произнес:
— Беда всех грандиозных замыслов состоит в том, что они рано или поздно превращаются в жизнь. Только вот если они воплощаются медленно, то оказываются не такими уж грандиозными.
— Почему?
— Все кругом успевают привыкнуть к постепенным изменениям.
— Мозги туманишь, папенька, — покачал головой Ирокезов младший. — По-простому можно?
Ирокезов старший повертел в пальцах финиковую косточку.
— Представь, что ты сажаешь эту косточку в землю, и она лет тридцать растет, растет, растет и вырастает, наконец, в огромную пальму… Удивительно это будет?
Сын хмыкнул.
— А чему удивляться-то? Ничего в этом удивительного нет.
— Верно. За тридцать-то лет привыкнешь, что она тут растет. А вот если я сегодня посадил, а завтра она выросла выше дома? Тогда что?
Лицо у Ирокезова младшего просияло. Он энергично хлопнул себя по коленкам.
— Понял, папенька! Постиг! Ты тут решил рощу фиников-скороспелок посадить!
— Ну, примерно, — не раскрыл тайны папаша. — Почти угадал…
Распираемый силой, младшенький вскочил.
— А чего мы тут ждем тогда? Чего откладываем?
Ирокезов старший вдел руки в лямки порохового двигателя и взмыл в небо.
Час спустя они приземлились на отрогах ближайшего к Баальбеку хребта и, перенастроив двигатели, начали с их помощью вырезать из коренной породы громадные блоки. По широте души Ирокезов старший задал такие размеры, что только вечеру они смогли состряпать четыре штуки.
Поздней ночью Ирокезовы перетащили их на холм и уложили так, чтоб любому стало ясно, что тут поработали Боги.
Так появилась на свет знаменитая Баальбекская платформа.
Ирокезов старший долго ворочался на своём ложе без сна.
Вернувшись из дальнего похода, он первым делом принес жертву Зевсу- Олимпийцу, справедливо полагая, что если б не Зевс, то всё могло бы быть еще хуже.
Неудачи преследовали его уже вторую неделю. Легкие на подъём и быстрые на ходу они уверенно шли следом, успевая проникать в самые неожиданные места — от солдатского нужника, до ставки Главнокомандующего, а теперь еще и это…
Холода в городе наступили внезапно. Лютый холод сковал реку и заставил жителей забиться в дома. Но хуже всего, конечно, было то, что замёрзла акватория порта. Подвоз хлеба из Африки прекратился, и призрак голода встал над городом. Даже специальные ледокольные триремы, сконструированные Архимедом из Сиракуз, не смогли пробиться к полису. Вмороженные в море, они маячили где-то на горизонте, там, где блеск льда смешивался с блеском холодного неба, ни на шаг не сдвигаясь с места.
Флаг-адмирал отряда, по льду, на собачьих упряжках, сумел все же добраться до города и теперь по утрам, вместе с Императором возжигая благовония в храме Зевса, смотрел, как сиракузцы ломами и земледельческими тяпками пытаются освободить из ледовых объятий обросшие диковинными ледяными украшениями триремы.
Противостояние с природой давалось нелегко. Обмороженных уже считали сотнями. Неслыханное дело! Даже бронзовые цепи на невольниках пришлось заменить на веревки! Правда, на общественной нравственности это никак не сказалось — бежать никто из рабов не пробовал, ибо все, даже даки и фракийцы понимали, что любого, рискнувшего убежать ждет смерть от холода и голода.
Жизнь в Помпеях замирала, и не было, казалось, силы, способной вернуть ее к жизни.
Утром домой к Ирокезовым заявился гонец, вручивший народным героям депешу. Круглая печать на витом шнуре с изображением совы, играющей в бильярд, свидетельствовала о том, что писали её в императорской канцелярии.
Хрустнула и осыпалась крошками промерзшая печать. На заиндевелой вощеной табличке Император писал, что желает видеть Ирокезова старшего. И чтоб немедленно! Запахнувшись в хитон цвета хаки, герой явился на зов.
Уже подходя к Большому залу, он почувствовал лёгкое беспокойство. Неприятности были рядом.
Император сидел, как и всегда около окна, разглядывая город. Вокруг него, не спеша, сознавая свою безнаказанность, бродили мелкие неприятности. Иногда кто-то из них останавливался и гадил прямо на мозаичный пол, а иногда, промахиваясь, на ковёр персидской работы.
Удивительного в этом ничего не было. У Императора топили, а неприятности любили тепло и роскошь.
— Твои? — не скрывая досады, спросил Император.
— Мои, — признался Ирокезов и пнул одну из тварей. Та заскулила и отбежала к дальней стене, чтоб и там нагадить в отместку за обиду. Оба они, и Император и Ирокезов старший несколько секунд наблюдали за тем, как она, меняя цвет, сливается с настенной мозаикой. Когда смотреть стал не на что, Император сказал:
— Я тебя, сам знаешь, как люблю. Но такого терпеть не намерен.
Верхняя губа Императора брезгливо вздернулась наверх. Шкодливой неприятности уже видно не было, но запах! Запах-то! Куда от запаха-то денешься?
— Мало мне разве своих неприятностей? Ты уж давай сам с ними как-нибудь разделайся.
Он сделал руками жест, словно отряхивал их от чего-то липкого.
— Видеть их больше не хочу!
Ирокезов отлично понимал раздражение императора. Хлеба, как он знал, в городе осталось на декаду, мяса на три дня, а вина — на день. (Ну, расходуется вино по такой погоде, расходуется. А чего вы хотите?) Надо было предпринять что-то действительно серьезное. Раздражение нахлынуло как волна, делая все кругом расплывчатым, таким, как если бы он действительно смотрел сквозь лед или воду. Все стало нечетким… Все кроме неприятностей.