Алые буквы
Шрифт:
— Да, настаиваю.
— Тогда вы должны меня извинить. Вы же знаете нашу сельскую учтивость. Звонила жена моего друга. Они на вечеринке в доме на этой же улице — Кит напился и скандалит. Я единственный, кто может с ним справиться. Отвезу его домой в Нортон, уложу в постель и вернусь минут через тридцать-сорок. Так что если хотите ждать…
— Да, хочу.
Харрисон пожал плечами и быстро вышел.
Вскоре Эллери услышал, как «кадиллак» заурчал и понесся по дороге.
Жена друга… Эллери встал и начал ходить по комнате.
Это была неуклюжая ложь. Харрисон едва ли бы стал спрашивать номер дома на своей же улице.
— Вэн, я должна поговорить с тобой…
— Расскажу тебе позже, дорогая. Сейчас не могу — я не один.
— Он здесь, да?
— Да, встреча, о которой я упоминал.
— Он намерен все из тебя вытянуть, Вэн! Нам лучше сначала обсудить, что ты ему скажешь. Пойди к другому телефону…
— Но, милая моя…
— Пожалуйста, Вэн! Я напугана до смерти. Ведь я тебя знаю — ты начнешь его дразнить и будешь вести себя так, словно это сцена в пьесе.
— Успокойся, дорогая. Волноваться не о чем.
— Еще как есть о чем! Если он заподозрит правду, если мы будем продолжать… Выйди к телефонной будке и позвони мне.
— Но я не могу…
— Можешь! Придумай какую-нибудь историю. Неприятности у соседей или что-то еще. Только позвони!
— Хорошо. Это займет около десяти минут. Какой номер?
Должно быть, так выглядел их разговор. Десять минут требовалось Харрисону, чтобы приехать в деловой район Дарьена к телефонной будке.
Вот тебе и Кит, устроивший пьяный скандал!
Эллери огляделся вокруг.
Внезапно он осознал, какую поистине невероятную возможность предоставляет ему звонок Марты.
Он один в доме Харрисона и имеет по меньшей мере полчаса.
Наверху находились три спальни. Две из них предназначались для гостей — кровати были застелены, окна заперты, шкафы пусты.
Третья спальня была хозяйской.
Комната актера напомнила Эллери о старом Голливуде. Здесь повсюду ощущалось присутствие великого Вэна Харрисона в его лучшую пору. Одна огромная круглая кровать с атласными покрывалами и монограммой стоила несколько сот долларов. Ковер с длинным черным ворсом был сшит из шкур многочисленных не поддающихся идентификации животных. Потолок был зеркальным. Обитые белой кожей стены украшали фотографии красавиц, являвшихся — судя по дарственным надписям — преданными рабынями актера. Многие из них были обнаженными. Ниши занимали различные статуи. Полку в углублении заполняли фотоальбомы.
Овальное окно шириной в восемь футов выходило на террасу и лужайку; под ним стоял великолепный письменный стол черного дерева. На его полированной поверхности находилась пишущая машинка.
Эллери подошел к столу и сел в стоящее перед ним белое кожаное кресло.
На столе лежало несколько листов бумаги. Он вставил один из них в машинку и напечатал: «Миссис Дерк Лоренс» и адрес Марты.
Буквы получились красными.
Машинка была заряжена черно-красной лентой. На месте рычага ее перемещения Эллери обнаружил обломок, который не смог сдвинуть с места.
Верхняя, черная половина ленты была изношенной и непригодной
Эллери скорчил гримасу. Выходит, в использовании Харрисоном красной ленты нет ничего многозначительного. Рычаг перемены цвета заклинило, и Харрисон сломал его, пытаясь передвинуть, а потом не стал ремонтировать. Когда на черной половине ленты не осталось пигмента, актер перевернул ее и начал пользоваться красной.
Да, в маленьких алых буковках не было скрытого смысла, и все же в них имелось то, что Томас Харди [37] назвал бы «иронией судьбы». Жизнь полна таких странных трюков, и оценить их может только поэт.
37
Харди, Томас (1840–1928) — английский писатель и поэт.
Но Эллери поэтом не был, и Дерк, как он подозревал, тоже.
Эллери вынул из внутреннего кармана конверт компании Фрёма по кондиционированию воздуха, в который Харрисон вложил первое послание Марте. Он носил конверт с собой, надеясь, что его удастся использовать в поединке с Харрисоном.
Адрес на конверте и слова, которые Эллери только что отпечатал на машинке актера, выглядели абсолютно идентичными.
Он спрятал конверт в карман вместе с отпечатанным листом, потом начал осматривать ящики стола.
В плоском среднем ящике выше его колен Эллери обнаружил револьвер.
Это был старый девятизарядный «харрингтон-и-ричардсон» 22-го калибра с шестидюймовым дулом. Эллери знал, что модель сняли с производства более двенадцати лет назад. Однако оружие хорошо сохранилось, было чистым и смазанным.
Он открыл барабан. Все камеры были заняты смертоносными обитателями — патронами 22-го калибра.
Эллери не ощущал никакой радости. То, что Вэн Харрисон также имеет в распоряжении стреляющую железяку, не внушало оптимизма, хотя едва ли вызывало удивление. Мужчины, занимающиеся любовью с чужими женами, нуждаются в более эффективных средствах защиты, нежели зоркий глаз или бойкий язык. Конечно, есть большая разница между пистолетом 45-го калибра — оружием Дерка — и револьвером 22-го калибра — оружием Харрисона, — но в пределах номера отеля она становится несущественной.
Эллери положил револьвер в ящик, где нашел его.
Два верхних ящика с правой стороны не содержали ничего интересного. Но в дальнем отделении нижнего ящика Эллери обнаружил пачку писем без конвертов, стянутых резинкой.
Почерк казался знакомым. Эллери извлек верхнее письмо и поднес к свету.
Оно было подписано: «Марта».
Эллери начал читать.
«Вторник, час дня.
Мой дорогой! Я знаю, что это неподходящее время для писания писем — тем более в ванной — и думаю, что в моем положении мне вовсе не следует писать. Но очевидно, я никогда не научусь быть настоящей леди — разве только в мелочах.
Каждая женщина хочет быть важной для мужчины сама по себе, а не из-за того, что может сделать для него. Ты заставил меня почувствовать, что я важна для тебя именно так. Думаю, это основная причина того, что я могу повторять тебе снова и снова, как безумно я влюблена в тебя. Никогда не предполагала, что такое может со мной произойти. Иначе…»