Алые погоны. Книга вторая
Шрифт:
В полночь Володя пошел все же ночевать вниз. Принципиально. И, укладываясь, — цедил кому-то пренебрежительным топотом: «Плевать я хотел на удобства!».
Он крепко спал, почти до самого прихода поезда.
Казалось бы, после отпуска с его вольницей, домашней уютностью, не захочется спешить в училище, но Володя горел от желания поскорее увидеть товарищей, офицеров, с головой окунуться в привычную обстановку военного быта — с часовыми под грибками, штурмами населенных пунктов, дневальством, подъемом по тревоге.
Ему дорог стал этот уклад лагерной жизни,
Через час после приезда в училище Владимир попутной машиной отправился в лагери — в двадцати километрах от города. Еще издали, стоя в машине, Владимир увидел полотняный городок на живописном берегу медлительной реки и сердце его радостно забилось.
Палатки приветливо белели в тенистой рощи. Вот кто-то в одних трусах бежит к реке. Да это Семен!
— Сема! Сема! — что было сил, закричал Ковалев, и Гербов оглянулся.
Машина остановилась. Владимир перемахнул через борт ее, крикнул водителю — Спасибо! — и побежал навстречу Семену. Они с такой радостью бросились друг к другу, так бешено тискали один другого, что можно было подумать — не виделись месяцы.
— А Я койку тебе занял рядом со своей, — сообщил Семен Володе и повел его в палатку.
Немного позже, после того как Ковалев доложил о своем приезде командиру роты и воспитателю, они с Семеном уединились. Семен стал рассказывать о своей деревне, товарищах, с которыми был в партизанском отряде, о дедушке Платоне.
— Представляешь, какой старик! — с гордостью говорил Гербов, поднимая крутой, тяжелый подбородок и мечтательно глядя поверх головы Володи, — на прощанье обнял меня, борода седая… до пояса… обнял и напутствует: «Будьте смелыми и верными!» Это он всем нам…
В разговоре, не придавая особого значения вопросу, Семен поинтересовался, смешливо прищурив глаза:
— Как твоя соседка поживает… студентка?
Ковалев хотел было рассказать все подробно, но что-то удержало его, скорее всего опасение показаться человеком рисующимся: вот, мол, какой я хороший.
— Не знаю, — отмахнулся он и подумал: «Интересно — Галинка в городе?»
…Геннадий Пашков возвратился в училище с шестидневным опозданием, предусмотрительно обеспечив себя справкой о том, что болел. Это мало кого удивило. Известна была склонность «Гоши» к частым посещениям санитарной части. На этот раз в справке болезнь именовалась значительно и малопонятно — гастроэнтероколит. Но Геннадий мало походил на больного: круглое с нежной кожей лицо его розовело. Взвинченный летними впечатлениями, Пашков то и дело, возбуждение приглаживая едва заметный ежик, расправляя гимнастерку вокруг ремня, рассказывал о новой легковой машине отца, о мотоцикле и еще, шопотом, с озиранием по сторонам, — о своих сердечных «победах», и трудно было понять, где кончалась правда и начинались бахвальство и вымысел. Внешне высокомерие Геннадия проявлялось в том, что он, словно что-то разглядывая, отворачивал голову в сторону при встрече со старшиной, лишь бы не приветствовать его, а капитану Волгину, из второй роты, на предложение застегнуть воротничок гимнастерки, — обидчиво скривив припухшие губы, ответил небрежно:
— Виноват… учту ваше замечание…
Линейка — место построения рот в торжественных случаях — пролегала вдоль переднего края палаток.
В обычное время не было принято ходить по этой узкой полосе земли, посыпанной песком. Только математик — Семен Герасимович — бродил, как ни в чем не бывало, по запретной зоне, выставив вперед правое плечо и, казалось, Гаршева сносит течением. Семен Герасимович имел праздничный вид. Ему недавно присвоили звание младшего лейтенанта и сегодня он впервые надел белый китель и синие, с малиновым кантом, брюки на выпуск. Со своей вьющейся бородой, в пенсне, Гаршев был очень представителен.
У дальней палатки стояли Сенька Самсонов и Артем Каменюка. Самсонов, увидя мирно шагающего по линейке Семена Герасимовича, прошептал удивленно:
— Ходит!
— Забыл, — снисходительно улыбнулся Артем, делая математику скидку на штатское неведение.
Каменюка досконально знал все порядки и ни за что не позволил бы себе пройти по линейке.
Когда суворовцы впервые приехали в лагерь, то увидели только груды щебня, кучи мусора, полуразрушенные сараи да захламленный берег реки.
Поротно принялись за работу все — большие и малые, офицеры и вольнонаемные. За два дня оборудовали спортивную площадку, разбили клумбы, расчистили берег. Радуя глаз, легли между палаток дорожки, из гравия; подмазанные, свежевыбеленные сараи были превращены в ружейный парк, кухню. На открытой, похожей на террасу, площадке над рекой появлялись столы и скамьи столовой.
… Река отделяет лагерь от большой деревни Яблоневки. Узкий, дрожащий мост соединяет оба берега, но во время лагерей ходить штатским по мосту строго запрещается — рядом колодец, штаб… Поэтому у моста часовой.
К своим обязанностям часовые относятся чрезвычайно ревностно. Они запомнили слова полковника Зорина: «Стоять на часах — значит выполнять боевое задание».
После развода Каменюка застыл под грибком с винтовкой в руках. Он не обращает внимания на купающихся неподалеку товарищей. Весь вид его — сурово сдвинутые брови, синие настороженные глаза, вздернутый раздвоенный подбородок выражают решимость и чувство долга.
Какой-то житель деревни — бородатый мужчина, в вышитой рубашке под коротким пиджаком, — пытается пройти по запретному мосту. Дошел уже до половины. Артем шагнул из-под грибка, закричал властно:
— Назад! Прохода нет!
— Да я… — начал было объяснять мужчина и, видно, затрудняясь подобрать форму обращения, запнулся, — понимаете, гражданин…
«Гражданин» приказал еще неумолимее:
— Назад! Прохода нет!
— Товарищ военный! — умоляюще прокричал бородач, прикладывая ладони к груди.
— Нельзя! — Артем устрашающе выдвинул вперед незаряженную учебную винтовку. Штык грозно заблестел на солнце. Бородач крякнул, развел руками и, добродушно улыбаясь, отступил.
Было темно, когда Каменюку сменил Сенька Самсонов, Ему уже двенадцать лет, он вырос, вытянулся, но брови по-прежнему похожи на белые налепленные полоски пластыря, а губы, обычно расплывающиеся в широкую, от уха до уха, добродушную улыбку, сейчас плотно сжаты.