Алые погоны. Книга вторая
Шрифт:
Савва и Павлик напряженно проследили путь ложки. С облегчением вздохнули, когда Полуэктов сказал:
— Добрая каша!
Ночью конная разведка, возглавляемая капитаном Зинченко, выследила и захватила «неприятельскую» кухню. Трофей — копченую колбасу и кашу — доставили в свой «батальон». Кашу милостиво возвратили «противнику».
Отличился как разведчик Андрей Сурков. Он в селе раздобыл женскую одежду, нарядился в нее, покрыл лицо белилами, какими обычно оберегают деревенские женщины лицо от загара, низко
Из похода возвращались цепью, по одному, сначала степной, потом узкой горной тропкой. До лагеря оставалось километров восемь.
Жара стояла такая, что воздух казался раскаленным. Мокрая гимнастерка прилипала к; телу, нестерпимо ныло плечо от ремня карабина. Отяжелели скатка, лопата, пустая фляга, подсумок. Пересохло во рту. Пот струился по щекам непрерывными струями. А солнце припекало все сильнее. Не шелохнется листва, одуряюще-однообразный стрекот кузнечиков преследует, как кошмар.
Но вот, наконец, привал у ключа. Подбежать к нему, подставить пересохшие губы и нить, пить! Пашков первым рванулся. Володя предостерегающе крикнул:
— Не пей!.. После будет хуже.
Хотел остановить и Боканов, но раздумал — пусть сами убедятся, что пить нельзя. Геннадий прильнул надолго к воде. За ним поспешно выстраивался ряд жаждущих. Володя, мучая и проверяя себя, сел неподалеку от ключа. Он, не отрываясь, смотрел на пьющих, и думал: «Ну, что стоит, встать сейчас, подойти, нагнуться, набрать в пригоршни чудесной холодной воды… Кому нужно это самоистязание?» Но настойчивый голос требовал:
«Не смей… потеряешь силы… не дойдешь до лагеря…»
Они двинулись дальше. Кто пил — теперь еще более изнывал от жары, истекал потом. Геннадий едва плелся, мысленно проклиная свою невыдержанность, но когда Володя, протянув руку к его карабину, предложил:
— Давай понесу немного, — Пашков оскорбленно отпрянул, подбодрился.
— Выдумал… я сам…
Вдали показались палатки лагеря. Боканов подождал, пока все подтянутся. Выстроил колонной, оглядывая ряды своего взвода, скупо похвалил: «Задание выполнили хорошо. Возвращаемся на три часа раньше срока».
— Запевала, песню! — неожиданно крикнул он задорно. Павлик, Снопков, облизнул пересохшие губы и, вздернув голову, голосисто запел.
Рота, бодро шагая, дружно подхватила припев:
Сталин — наша слава боевая, Сталин — нашей юности полет…И куда только девалась усталость? Сами собой приподнялись головы, от ног отвалилась тяжесть, легче стало оружие, заискрился в глазах задор. Малыши приветствовали возвращавшихся из похода радостными возгласами. Разошлись по палаткам отдыхать.
Володя снял карабин, флягу с поясного ремня, развернул скатку, разделся и повалился на койку. Благодать! И вдруг подумал: «Ладно… Прошел тридцать километров… Устал… А на сколько еще тебя хватит?»
Сам испугался этой мысли. Покосился на соседнюю койку, там блаженствовал Семен в трусах и майке. Но мысль, возникнув, не давала покоя: «Действительно, интересно, сколько бы я еще мог пройти? А то одни разговорчики о выдержке, о преодолении трудностей…»
Быстро встал. Голова так закружилась, что перед глазами пошли темные круги. «Неужто выдохся?»
Переждал немного. Медленно стал натягивать гимнастерку.
Семен удивился:
— Ты куда?
— Хочу пройти еще с десяток километров — до станции и назад. Проверить свою выносливость, — решительно сказал Володя, — попрошу разрешение у капитана.
Семен стал отговаривать:
— Да брось ты, вот выдумал… И так ноги едва дотянули…
Володя упорствовал. Семен, хорошо зная характер друга, который, уж если что ему вздумается, ни за что не отступится, в конце концов, сердито сказал:
— Ну, чорт с тобой, стоик, и я тогда пойду…
Боканов, когда к нему пришли Ковалев и Гербов, внимательно выслушал их. Посмотрел пытливо: «Не рисуются ли?» Нет, ясно было, хотят проверить себя. Он разрешил им продлить испытание.
Алексей Николаевич Беседа понимал: прежнее представление о мягком ваянии характеров — устарело. Наше время борьбы за новый мир требует иных приемов воспитания: создавать ряд «полос препятствий», закалять человека на преодолении трудностей. И он их создавал.
То объявлял сбор по тревоге в разгар купания; то вызывал Авилкина из кино в то время, когда шла самая интересная часть картины и давал неотложное поручение; то обучал, как измерить ширину реки, не переходя на противоположный берег; как распознать по ряби на воде, где брод; быстро влезть на дерево; пробежать через «пропасть» по бревну; проползти по-пластунски или ходить бесшумно — сначала наступая на пятку, а потом на всю ступню. То есть он обучал всему тому, что необходимо было знать солдату стрелковых войск.
После окапываний лежа, штурмов высоток — со взрывными пакетами, обходами, ракетами — придирчиво разбирали ученья.
Артема за бесстрашие, проявленное при форсировании реки, генерал приказал сфотографировать у развернутого знамени училища, и Каменюка, сияя от гордости, казалось, подрос за несколько дней.
«Конечно, во всем этом — штурмах, форсированиях — была и какая-то доля риска, но что за юность без ушибов, ссадин и синяков? Только так рождаются смелые и сильные», — твердо решил Алексей Николаевич и не отступал от избранной системы воспитания.