Амандина
Шрифт:
— Лилия и Жак почти никогда не бывают здесь. У них другая работа.
— Лилия сказала мне. Они перевозят людей через границу.
— Если вы решите…
— Я не передумаю.
— Оставайтесь сколько хотите. Есть работа здесь и на ферме. Выберите ту, что придется вам по душе. Амандина вместе с Клод может ходить на уроки. Классная комната в церкви. У нас есть учитель. Три часа по утрам. Иногда дети спят на голубятне, хотя я думаю, что уже слишком холодно для этого. Завтра прибудут еще три ребенка. Одни, без взрослых. Они — евреи. Мать Клод была голландкой, ее отец — алжирец. Оба натурализованные французские граждане. Евреи. Законы для них не работают. Никаких прав. Они успели переправить Клод, когда девочке исполнилось три года. Перед оккупацией. Они знали, чем это им грозит. Когда они передали ребенка, они также оставили с ней историю. Фотографии и письма, подарки на память. Большинство родителей, которые вынуждены расставаться со своими детьми, считают, что это временно. Две деревянные коробки были пересланы в приют в Швейцарии, где ждут девочку. Ее история будет ждать ее.
— От родителей Клод нет известий?
— Только одно. Оба числятся в без вести пропавших. Мы отправим девочку в Швейцарию. Требуется время. С Амандиной случилось нечто подобное?
Я смотрела на нее, качая головой.
— Я спросила, потому что слышу, как она называет вас Соланж.
— Вы правы, она не моя дочь. Но ее родители никогда не присутствовали в ее жизни.
— Я не прошу объяснений. Я только задала вопрос.
— Я сказала Лилии и вашему мужу, что Амандина не еврейка.
— Я не буду больше спрашивать.
— Но я очень благодарна вам, Лилии, вашему мужу за возможность оказаться настолько ближе к дому.
— Вы останетесь на некоторое время?
— Вы меня соблазняете. Здесь рай земной. В дороге мы никогда не знаем, где голову преклоним.
— Никто не знает. Из Сопротивления единственный выход — смерть. Это наша вера. Продолжительность жизни — шесть недель. Конечно, утверждение не слишком верно для живущих здесь, но весьма правдоподобно для других. Тех, кто «в поле». Когда я встречаю своего мужа или Лилию, никогда не знаю, не в последний ли раз их вижу. Попадут ли они в число тех, кто будет остановлен на дороге с одним из наших «гостей»? Допрос, пытка, расстрел. Не такой тут и рай. О, в этих стенах, огне и супе… Но вне их…
— Лилия. Она настолько молода.
— Девятнадцать. Большинство женщин в этом бизнесе молодо. Их лишили мужей, любовников, отцов, братьев, они или завязывают дружбу с бошами, или уходят в борьбу. Я думаю, что чувство одиночества имеет непосредственное отношение к выбору. Чтобы чувствовать себя менее потерянными, они заигрывают с опасностью. Острые ощущения. Они передают информацию, скрывают оружие. Они настраивают передатчики, защищают евреев, устраивают ложные документы. У Лилии есть белая бархатная шляпка, в которой я выходила замуж двадцать лет назад, и замшевые лодочки на высоких каблучках, когда она их одевает, чтобы посетить раздутого шнапсом боша в Виши, она творит чудеса. Тюремная программа в Клермон-Ферране ее. В тяжелых ботинках и охотничьем жакете, с пистолетом на поясе, она переводит через горы детей из одной явочной квартиры в другую. Их легионы — таких, как она.
Они и есть Франция. Ее секретное оружие. Вы встретитесь с ними, когда продолжите путь.
Когда продолжите путь. Ее голос, ее слова звучали в моей голове всю ночь, я испытывала зависть, думая, каково это жить так. Зависть к тому, что они переживают войну с целью. Вся моя энергия была подчинена добыче пропитания. Как только мы окажемся дома, я тоже буду в состоянии помочь. Конечно, мы могли остаться здесь и присоединиться к ним. Мы могли сделать это. Я думала, что от нас этого ждут, и все же, как не интересна была открывающаяся перспектива, я слишком устала от чужих домов, устала жить жизнью других людей. Я мечтала отвести Амандину домой. Она — моя главная работа в этой войне.
Хотя Амандина привязалась к Клод и умоляла взять девочку с нами, она также была готова возвратиться к нашему путешествию. Мы оставались здесь уже три дня и наше пребывание грозило затянуться. Вечером я сказала Магдалене, что мы готовы идти. Она ответила:
— Как пожелаете. Это не страна велосипеда. Оставьте его здесь. Оставьте все, кроме одежды. Я знала, что вы уйдете. Я нашла немного теплых вещей. Пальто, ботинки. Отсюда идти не очень долго. Вас будут передавать из рук в руки. Я не могу показать маршрут на карте или даже описать его на словах. Самые короткие, самые быстрые пути слишком опасны. Но вы и сами это знаете. Небольшое продвижение на север, иногда на запад, назад на юг. Погода, движение войск, изменение порядка получения еды, бензина. В один день вы сможете проехать только несколько километров, в другой — тридцать или сорок. Если снег ляжет рано, на какое-то время придется посидеть на одном месте. Некоторое время. Вам не всегда будет тепло или даже удобно, но вы будете сыты. В некотором роде, вы теперь — часть нас. Вас можно попросить взять с собой пакет в следующее место, передать словесное сообщение. Ничего больше.
— А если я хочу сделать больше?
Это странное чувство, то падаешь на заднее сидение автомобиля, то возносишься вверх, в кабину грузовика, который ведет незнакомый шофер, чье имя неизвестно, да и лицо мы видели только в тени раннего утра. Черные вулканические холмы проплывали мимо один за другим, дымок над крышей означал, что мы добрались, можем покинуть машину и идти к старинному сельскому дому, или охотничьему домику, или ферме. Женщины, о которых рассказывала Магдалена, всегда находились там, где мы их искали. Иногда с работниками, иногда одни с детьми, они шли навстречу, приветствовали нас, кормили, давали ночлег. Мы оставались в течение дня, иногда в течение месяца. На чердаках и в подвалах, в амбарах, где хранили зерно и выдерживали сыры, они подготовили убежища, организовали подвоз продуктов, сбили топчаны, на которых спали дети незнакомых людей. Они работали на полях, мешали суп, кормили грудью младенцев, смазывали оружие, ухаживали за ранеными, подкрашивали губы кирпичной пылью и подводили глаза угольком.
Глава 34
Апрель 1941: Деревня в Бургундии
Соланж очнулась ото сна, не будучи уверенной, что она помнит, где находится и даже с кем она говорила. Если вообще ей это не приснилось. Она посмотрела на женщину, которая сидела на маленьком диване приблизительно в метре от нее.
Конечно, женщина. Ее зовут Доминик. Коричневые коротко подстриженные вьющиеся волосы, бледная кожа, темные глаза, полные света, как чай в тонкой белой чашке.
— Который час? Как долго мы сидели здесь? Простите, я задремала.
— Ничего страшного. Вы мало спали. А когда проснулись, мы разговаривали о вашем путешествии. Мне было интересно послушать.
— Я знаю, что мы находимся в Бургундии, но где более точно?
— Шесть километров от Осера. На реке Ионна. В деревне живет сто человек. С продуктами неплохо. Церковь, начальная школа, мэрия, все как обычно. Хозяин этого дома был деревенским доктором. Еврей. Когда боши реквизировали дом, он и его жена были «перемещены».
Соланж встала, прошла по комнате, взяла фотографию с маленького столика, посмотрела, поставила на место. Все в доме выглядело так, как будто хозяева вышли на минутку.
— Правда, здесь красиво? — спросила Доминик. — Дом. Сад, особенно сад, мы выйдем туда попозже. И вниз к реке, если захотите.
— Да, Амандине понравится. Она не просыпалась? Все это время?
— Не слышала ни звука. Я заходила, чтобы проверить, и она даже не перевернулась. Вы обе слишком устали.