Амандина
Шрифт:
— Наш голубой. Овернский голубой. Из коровьего молока. У нас не держат овец.
Из кармана брюк она достала нож, развернула холст и нарезала головку на тонкие, крошащиеся дольки, положила их на ореховые листья. Две длинные коричневые груши она с изяществом очистила, протянув по кусочку каждому из нас прямо на кончике ножа, слизав с лезвия сок прежде, чем резать снова. Повторяла обряд, пока груши не закончились. Еще головка сыра. Убирая остатки сыра, спрятав нож, она поднялась, собрала очистки фруктов и закопала их в землю возле деревьев. Она прошла между двумя рядами виноградных шпалер, развела широкие, сочные зеленые листья в определенном месте, чтобы найти правильную гроздь винограда. Выверенное движение, и она вернулась с крупной кистью темно-синего винограда, свисающей с ее руки. Держа виноград в ладонях, мы губами отщипывали ягодки от стеблей, давили мякоть зубами, пили сладкий терпкий сок, заполняющий наши рты. Виноградинка за виноградинкой, сидя под ореховыми деревьями на стерне и камнях Оверни.
— Следующая часть поездки будет сложнее. Без дорог. Немного потрясет. Вы готовы? — спросила Лилия.
Когда она начала оправлять жилет, я разглядела очертания пистолета у Валькирии под свитером.
Среди низкорослых сосен и каштанов, озирая округ с высоты, высились каменные строения. Восемь дымоходов возносились, как столбы, над кровлями, устланными тонкими сланцевыми плитками, придавая крышам вид средневековых монастырских развалин. Красные деревянные ставни цвета вина украшают три ряда окон, и на большой черной двери, с железными ручками и дверными молоточками, на том, что осталось от мраморного карниза, едва читаются выгравированные буквы: «La Ch^ataigneraie 1628». «Каштановая Роща. 1628». Наши вещи внесли на террасу мужчины, сразу отправившиеся прочь, мы ждали Лилию, чтобы войти вместе с ней в ее семейный дом.
С обеих сторон длинной темной прихожей — свитеры, пальто, шляпы всех размеров и степени изношенности на железных крюках, в то время как сабо, туфли, ботинки выстроены в линию на полках ниже. Я готовила прощальную речь, в то время как Амандина забежала вперед, держась за руку Лилии.
— Все будут работать. Сбор урожая, прополка. Я покажу, где вы можете…
Я произнесла ей в спину:
— Лилия, послушайте, я ценю вашу доброту, вы помогли нам добраться сюда, но я решила…
Она открыла высокую дверь в зал, пропахший дымом из очага, достаточно большого, чтобы зажарить целого лося.
— Это ферма? — спросила Амандина.
— Скорее старинный охотничий домик. Тебе здесь нравится?
Стены были оклеены обоями в бежевую и фиолетовую полоску с широким бордюром из красных роз и темно-зеленых листьев. Цвета поражают прежде, чем понравятся. Как длинная узкая коса в красном море вощеных плиток, воздвигался стол с двадцатью непарными стульями вокруг. Мягкие кресла у очага. Глубокие фарфоровые блюда в желтых цветочках и оловянные кувшины красовались на накрахмаленных салфетках, которыми были застелены глубокие полки двух деревянных комодов, на больших стеллажах просматривались глиняные горшки с горлышками, запакованными вощеной бумагой, поставленные вперемешку с бутылками и банками консервированных фруктов и овощей. В углу стояли корзины, полные грецких орехов и каштанов, отовсюду свисали связки сушеных грибов, ягод и маленьких серебряных луковиц. В сумрачном свете, выхватывающем из общей картины то одну, то другую деталь, все искрилось и переливалось, создавая незабываемый образ. Лиричный, преследующий.
Я не стала восхищаться чудесным залом, не присела, преследуя единственную цель — мы должны идти дальше, иначе мы никогда не уйдем отсюда.
— Как я говорила…
— Почему бы вам не переночевать и не начать планировать новый маршрут с утра? Некоторые из людей, с которыми вы здесь познакомитесь, в состоянии серьезно помочь. Они знают намного больше, чем мы, о положении дел дальше на север. И кто-нибудь из них, возможно, сможет переправить вас через границу. Или оставайтесь здесь.
Лилия говорила негромко, глядя то на меня, то на Амандину.
— Спасибо. Мы останемся на ночь. Большое спасибо.
Лилия показала Амандине и мне холодную комнату на третьем этаже. Перины на светло-голубых деревянных рамах. Очаг с едва тлеющими угольками, дровяная корзина, большой гардероб, расписанный сценками сельской свадьбы. Маленькие слюдяные окошки, сквозь которые смотришь, как через текущую воду, на верхушки деревьев, шпили, дымоходы и нагромождение тесно поставленных крыш деревни. Мы сидели на подоконнике, прижав лбы к стеклу, и отдыхали.
В первый вечер за столом нас было одиннадцать. Девять женщин, две девочки: Амандина и Клод, пяти лет, с маленькими серыми глазами кремовой, цвета карамели кожей. И, конечно, Магдалена. Более высокая, со скульптурными чертами лица, яркая блондинка настолько же, насколько Лилия брюнетка, она намного красивее своей дочери. Из глубокой супницы в пресловутый желтый цветочек она разливала суп в мелкие тарелки с уже насыпанными ржаными сухариками.
— Тыква, лук и шалфей, — комментировала Магдалена, взрезая тяжелый черный каравай, передавая кусок своей соседке, затем пуская хлеб по кругу. Оловянные кувшины на столе были полны воды и вина.
Когда суп был съеден, Магдалена принесла котелок сваренного на пару картофеля на поставце, тарелку натертого белого сыра, растопленное масло в оловянном кувшинчике и несколько неочищенных зубчиков чеснока в фиолетовой шкурке. Под аккомпанемент предвкушающих вздохов Клод Магдалена начала месить толкушкой картофель, подкидывая сыр по горсточке, добавляя понемногу масло и молоко; разбив хорошим сильным ударом чеснок, она вынула его из шкурок и добавила в пюре. Полный оборот толкушкой, еще сыр, больше масла, посолить из серебряной солонки, возвышающейся посреди стола, еще раз перемешать, пока масса не взобьется, и наконец разложить по нашим подчищенным хлебом тарелкам.
— Алиготе, — бросила она мне. — Дайте ваш стакан, Соланж.
Она налила вина себе и мне. Посмотрела на меня, улыбаясь:
— Лилия проводит Амандину и Клод в вашу комнату, зажжет огонь. Всякий раз, когда Лилия дома, Клод просится спать с ней. Я полагаю, что сегодня возможны варианты, кто где устроится. Вам хорошо?
— О да. Нам здесь чудесно. И спасибо за…
Она покачала головой.
— Мы занимаемся продуктами для Сопротивления. Выращиваем пшеницу. У нас большие стада. Есть маленькая маслодельня. Сыр и хлеб. Это то, в чем они нуждаются больше всего. Мы выращиваем овощи. Сахарную свеклу. Кое-что оставляем себе. Мой муж, как многие мужчины, которые воевали в Большой войне, никогда не сдастся. Вопрос чести. Он должен бороться. Он не может смириться с поражением. Есть и такой тип французов. У нас был этот дом, земля, и он нашел для нас способ участвовать в его борьбе. Пустые животы не могут думать, не могут отдохнуть, не могут верить. Вместо этого они начинают верить тому, что враг с более набитым брюхом говорит им. Голод против насыщения, война действительно к этому сводится. Пустые животы плодят предателей. Мы кормим людей. В Клермон-Ферране есть тюрьма. Когда мы не работаем на полях или в маслодельне, мы работаем на кухне недалеко от тюрьмы. Злодеи Виши предоставили нам разрешение приносить горячую еду заключенным один раз в день. Свою обязанность кормить арестованных они как-то упустили из виду. Смерть от голода намного мучительнее, чем от пули в черепе. Таким образом, мы готовим суп, покупаем мыло и шерсть на черном рынке, вяжем носки и шарфы. Мы хороним мертвых. Мы делаем то, что не делает Виши.
Мы перешли на кухню, где споро работали три женщины, моя и убирая посуду по местам. Магдалена усадила меня за стол и стала резать тыкву на кусочки, складывая их на металлический поднос.
— Они быстро дойдут в тлеющих угольках. Суп на завтра. Мы едим то, что выросло, сейчас сезон капусты и тыквы. Мы экономим, чтобы больше принести в тюрьму. Или взять с собой, если придется бежать.
Она покачала головой, улыбнулась, тщательно вытерла маленькие руки о передник, сняла нагар со свечи, снова села.