Амелия
Шрифт:
– Хорошо, я попытаюсь сделать все, что в моих силах, – ответил Джеймс, – но сейчас я не могу об этом хлопотать: ведь как раз в последние две недели я раздобыл два места с жалованьем по сто фунтов в год для двух своих лакеев. [349]
Раздавшийся в эту минуту громкий стук в дверь оповестил супругов о прибытии гостей; они поспешили придать лицу самое любезное выражение и, судя по их обращению друг с другом в тот вечер, человек посторонний мог бы заключить, что перед ним самая нежная супружеская пара на свете.
349
Вот что написал по этому поводу Филдинг в «Ковент-Гарденском журнале» № 2 от 7 января 1752 г.: «Когда наши вельможи обладают властью, с каким благородством и беспристрастностью осыпают они своими милостями других. Дабы избежать малейшего подозрения в предвзятости, они заполняют обычно вакантные должности такими личностями, которых чрезвычайно трудно представить себе как предмет особого расположения или благосклонности; более того, щедрость этих сановных людей распространяется так далеко, что они нередко раздают весьма важные должности своим лакеям».
Глава 2
Дела политические
Прежде чем возвратиться к Бутам, расскажем сначала об одной беседе, в которой участвовал доктор Гаррисон.
Во время пребывания в деревне этому достойному человеку случилось как-то оказаться по соседству с поместьем знакомого ему вельможи, который, по его сведениям, пользовался в это время весьма значительным влиянием среди министров.
Поскольку доктор Гаррисон был хорошо известен вельможе, он воспользовался случаем нанести ему визит с целью заручиться его содействием бедняге Буту. В успехе доктор почти не сомневался; ведь одолжение, о котором он просил, было пустячным, а заслуги Бута, как считал Гаррисон, давали ему на это полное право.
Имя доктора довольно быстро обеспечило ему доступ к этому вельможе, который, разумеется, принял его весьма обходительно к учтиво – возможно не столько из особого почтения к духовному сану или личным достоинствам доктора, сколько из иных соображений, о которых читатель, по-видимому, вскоре догадается. После обмена многочисленными любезностями и непродолжительной беседы касательно различных предметов, доктор приступил к делу и сообщил вельможе, что пришел попросить его оказать содействие молодому джентльмену, который служил прежде в армии офицером, а теперь уволен в запас и перебивается на половинном жалованье.
– Я прошу вас всего лишь о том, милорд, – сказал он, – чтобы этот джентльмен мог быть опять допущен ad eundem. [350] Я убежден, вы воздадите мне должное и согласитесь, что я не стал бы просить за человека недостойного; молодой человек, о котором я говорю, имеет редкие заслуги. Он участвовал в осаде Гибралтара, где отличился храбростью и был дважды тяжело ранен, служа своей родине. Добавлю еще, что он терпит сейчас крайнюю нужду и что у него жена и дети, для прокормления которых нет никаких других средств; вы, может быть, еще более расположитесь в его пользу, если узнаете, что его жена, по моему мнению, одна из лучших и достойнейших представительниц своего пола.
350
к такой же должности (лат.).
– Что до последнего, дорогой доктор, – воскликнул вельможа, – я нисколько в этом не сомневаюсь. Разумеется, если я и окажу этому джентльмену какую-либо услугу, то только из уважения к вам. Увы, на нужду теперь ссылается множество людей и помочь им всем невозможно. Ну, а насчет личных заслуг младших офицеров, полагаю, мне нет нужды говорить вам, что их не очень-то принимают во внимание. Но коль скоро рекомендация исходит от вас, то пусть этот человек будет каким угодно, я убежден, что ваша просьба будет удовлетворена; сейчас в вашей власти, я не сомневаюсь, просить о куда большем одолжении.
– Я всецело полагаюсь в этом на вас, милорд, – ответил священник.
– Полноте, почтенный друг, – возразил милорд, – я не стану приписывать себе заслугу, которая так мало будет принадлежать мне. Вам следует полагаться на себя. Вышло как нельзя более удачно, что вы обратились со своей просьбой именно сейчас, когда в вашей власти оказать нам весьма значительную услугу.
– Что же именно, милорд, в моей власти? – воскликнул доктор.
– Вам, конечно, известно, с какими затруднениями сталкивается полковник Тромпингтон в связи с выборами на должность мэра в вашем городе; так вот, мне говорят, что этого будет очень нелегко добиться, если только вы не присоединитесь к нам. Словом, нам известно, что в вашей власти оказать такую услугу и склонить чашу весов в нашу сторону. Я сам на днях слышал ваше имя в этой связи, и я знаю, что вы могли бы получить взамен все, что угодно (конечно, в разумных пределах), если только употребите свое влияние нам на пользу.
– Неужто, милорд, вы всерьез просите меня оказать поддержку полковнику? – изумился доктор.
– Отчего же нет, – ответил милорд, – и почему вы в этом сомневаетесь?
– Да по многим причинам, – ответил священник. – Во-первых, как вашей милости, наверное, прекрасно известно, я старый знакомый и друг мистера Фейрфилда. А посему вы можете не сомневаться, что то небольшое влияние, которым я пользуюсь, я, конечно же, употреблю для его поддержки. Я, разумеется, не слишком-то вникаю в эти дела, поскольку считаю, что это не подобает моему сану. Однако в той мере, в какой я считаю приличным проявить свою заинтересованность, я буду, несомненно, на стороне мистера Фейрфилда. Конечно, я поступил бы так, даже если бы знал их обоих только понаслышке: один из них – сосед, владелец большого поместья, человек здравомыслящий и благоразумный, известный честностью и преданностью истинным интересам своей страны, а другой – человек здесь чужой, юнец, джентльмен удачи и, насколько я мог умозаключить из непродолжительной беседы с ним, полковник – человек весьма недалекий и совершеннейший невежда.
– Невежда, дорогой друг? – переспросил вельможа. – Позвольте, да ведь он обучался при дворах половины европейских государств.
– Возможно, что и так, милорд, – ответил священник, – но я всегда останусь в этом отношении педантом и буду считать неучем любого человека, не получившего никакого образования. На основании собственного опыта я берусь утверждать, что во всей английской пехоте едва ли сыщется рядовой, который был бы невежественнее этого самого полковника.
– Что ж, если вы имеете в виду латынь и греческий, – заметил милорд, – так ведь в армии в них нет особой надобности.
– Возможно, что и так, – сказал доктор. – Пусть тогда подобные личности занимаются своим делом. Ведь невежественный человек если и пригоден к какой-нибудь цивильной должности, то самой низкой. Говоря начистоту, если вы, милорд, дружески относитесь к полковнику, то сделали бы благое дело, посоветовав ему оставить свои поползновения, в которых, я уверен, у него нет ни малейшей надежды на успех.
– Что ж, сударь, – отвечал милорд, – коль скоро вы решительно против нас, я отвечу вам с такой же откровенностью и скажу вам прямо, что ничем не могу помочь в вашем деле. Более того, самое лучшее, что я могу сделать, это никому о вашей просьбе не заикаться: ведь если я назову имя вашего офицера и скажу, что вы за него просили, то после всех ваших заявлений он, возможно, не получит никакого места до конца своих дней.
– А разве его собственные достоинства, милорд, не являются наилучшей рекомендацией? – воскликнул доктор.
– Помилуйте, дорогой мой, дорогой мой друг, – протянул милорд, – ну какие там могут быть особые достоинства у младшего офицера?
– Без сомнения, милорд, те самые достоинства, которые должны служить ему рекомендацией на должность младшего офицера. И как раз эти самые достоинства дадут ему в дальнейшем право служить своей стране в более высоком звании. И можете мне поверить, у этого молодого человека не только хорошее сердце, но и хорошая голова. А те, кто понимает в этом деле, говорили мне, что для своих лет он отличный офицер.