Амелия
Шрифт:
– Ну, знаете, эта мысль еще более стара, нежели сам доктор Гаррисон, – усмехнулась миссис Аткинсон. Omne Vitium in proclivi est. [344]
– Независимо от того, нова ли она или стара, – возразила Амелия, – я считаю ее справедливой. Но прошу вас, расскажите мне все без утайки, хоть я и трепещу заранее.
– Право, дорогой друг, – сказала миссис Аткинсон, – ваши опасения беспочвенны… Право, право же, вы слишком уж щепетильны.
– Не знаю, что вы считаете чрезмерной щепетильностью, – ответила Амелия, – но я во всяком случае никогда не буду стыдиться своего глубокого уважения к порядочности, доброму имени и чести, тем более, что моя честь прямо связана с честью того, кто дороже мне всех людей на свете. Однако позвольте мне еще раз взглянуть на письмо: там есть одно место, которое меня особенно встревожило. Объясните, пожалуйста, что подразумевает милорд, говоря о двух кратких минутах и о том, что он ничего бы не пожалел, только бы это блаженство еще раз повторилось?
344
Возможно, искаженная цитата из Ювенала (Сатиры, I, 149), где эта строка выглядит так: omne in praecipit vitaum stetit; она трудно поддается истолкованию и в переводе Д. Недовича и Ф. Петровского выглядит так: «Всякий порок до предела дошел…». См.: Римская сатира. М., 1957. С. 172.
– Право же, я понятия не имею, что это еще за две минуты, – воскликнула миссис Аткинсон, – разве только он подразумевает те два часа, которые мы провели с ним вдвоем. Что же касается какого-то блаженства, то я просто теряюсь в догадках. Надеюсь, вы все же не столь низкого мнения обо мне, чтобы думать, будто я могла удостоить его самой главной милости?
– Уж не знаю, какими милостями вы его одарили, сударыня, – ответила с раздражением Амелия, – но весьма сожалею о том, что вы это сделали под моим именем.
– Как хотите, сударыня, – проговорила миссис Аткинсон, – но вы очень уж со мной нелюбезны; от кого другого, но от вас я такого не ожидала и вряд ли заслужила. Ведь я поехала в маскарад с единственной целью – выручить вас и не сказала и не сделала там ничего такого, чего не позволила бы себе любая другая женщина, будь у нее на то куда менее веская причина, кроме самой чопорной особы на свете. Да будь я мужчиной, я, честное слово, предпочла бы особе, которая так носится со своей добродетелью, жену, у которой нет столь докучной компаньонки.
– Весьма возможно, сударыня, что ваш образ мыслей и в самом деле таков, – воскликнула Амелия, – хотелось бы только надеяться, что он совпадает с образом мыслей вашего мужа.
– Я попросила бы вас, сударыня, – вспылила миссис Аткинсон, – не пускаться в рассуждения о моем муже. Он не менее достойный и храбрый человек, чем ваш, да, сударыня, и он тоже теперь капитан.
Эти слова были произнесены так громко, что их услыхал Аткинсон, поднимавшийся как раз в это время по лестнице; удивленный разгневанным тоном своей супруги, он вошел в комнату и с немалым изумлением на лице попросил объяснить ему в чем дело.
– А в том, дорогой, – вскричала миссис Аткинсон, – что благодаря моим стараниям вы произведены в офицеры, а ваш добрый старый друг, видите ли, изволит гневаться за то, что я этого добилась.
– Я сейчас не в силах ответить, вам так, как вы того заслуживаете, – воскликнула Амелия, – но если бы даже и могла, то вы не стоите моего гнева.
– Я что-то никак не пойму, миссис Бут, – проговорила миссис Аткинсон, – на чем, собственно, основывается это ваше превосходство надо мной; если на вашей добродетели, то я хотела бы уведомить вас, сударыня, что чопорные особы вызывают у меня такое же презрение, как, возможно, у вас…
– Хотя вы не перестаете, – перебила Амелия, – оскорблять меня этим словом, я не унижусь до того, чтобы отвечать вам такими же грубостями. Если вы заслуживаете какого-нибудь бранного прозвища, то вам и без меня прекрасно известно, какого именно.
Несчастный Аткинсон, который еще никогда в жизни не был так перепуган, делал все, что мог, лишь бы добиться примирения. Он упал перед женой на колени и умолял ее успокоиться, однако та была вне себя от ярости.
В этой позе его и застал вошедший в комнату Бут, который, боясь побеспокоить жену, так осторожно постучал в дверь, что посреди бушевавшей здесь бури никто этого стука и не услыхал. Как только Амелия его увидела, слезы, которые она с трудом сдерживала, потоками хлынули у нее из глаз, хотя она и попыталась их скрыть, поднеся к глазам платок. При появлении капитана все мгновенно умолкли, являя собой немую сцену; капитан особенно был поражен тем, что сержант стоял на коленях перед своей женой. Бут тотчас воскликнул: «Что все это значит?», – но не получил никакого ответа. Тогда он устремил свой взгляд на Амелию и, ясно увидев, в каком она состоянии, подбежал к ней и ласково стал допытываться у нее, что здесь произошло. Амелия могла только произнести; «Ничего, дорогой, ничего особенного». Бут ответил, что он все равно доберется до истины и, обратясь к Аткинсону, повторил свой вопрос.
– Клянусь честью, сударь, – пробормотал Аткинсон, – я ровно ничего не знаю. Здесь что-то произошло между госпожой и моей женой, но я не больше, чем вы, знаю, что именно.
– Ваша жена, мистер Бут, – выпалила миссис Аткинсон, – обошлась со мной оскорбительно и несправедливо. Вот, собственно, и все дело, если уж вы непременно желаете это знать.
Бут не удержавшись от довольно крепкого выражения, воскликнул:
– Это невозможно; моя жена неспособна поступить с кем бы то ни было несправедливо!
Тут Амелия упала перед мужем на колени с возгласом:
– Богом вас заклинаю, только не давайте волю своему гневу… мы просто обменялись колкостями… возможно, я была неправа.
– Будь я проклят, если этому поверю! – вскричал Бут. – Кто бы ни исторг эти слезы из ваших глаз, я хочу, чтобы он заплатил за каждую из них каплей крови из своего сердца.
– Как видите, сударыня, – воскликнула миссис Аткинсон, – на вашей стороне теперь еще и этот буян, так что вы, я полагаю, не преминете воспользоваться своим превосходством.
Амелия, ни словом не отвечая, старалась удержать Бута, который, не помня себя от ярости, закричал:
– Чтобы моя Амелия радовалась превосходству над таким ничтожеством, как ты! Откуда такая наглость? Сержант, прошу вас, уведите отсюда это чудовище, не то я за себя не ручаюсь.
Сержант начал было упрашивать жену уйти, поскольку очень ясно видел, что она, как говорится, хлебнула в этот вечер лишнего, но тут миссис Аткинсон, почти обезумев от ярости, возопила:
– А что же вы покорно наблюдаете, как меня всячески оскорбляют, когда вы теперь джентльмен и сравнялись с ним в положении.
– Возможно, нам всем как раз очень повезло, – возразил Бут, – что сержант мне не ровня.
– А вот и неправда, почтеннейший, – ответствовала миссис Аткинсон, – он теперь во всем равен вам: он теперь такой же джентльмен, как и вы, и тоже имеет офицерское звание. Впрочем, нет, я отказываюсь от своих слов: у него нет не то, что достоинства джентльмена, но и просто мужчины, в противном случае он не стал бы терпеть, видя, как оскорбляют его жену.
– Позвольте мне, дорогая, – воскликнул сержант, – попросить вас пойти со мной и успокоиться.