Амелия
Шрифт:
и… и… право, забыл, какие там дальше слова; помню только, – там говорится о том, чтобы не дать своей чести пойти ко дну. О, это замечательно сказано! Я утверждаю, будь я проклят, что человек, написавший такие строки, величайший поэт на свете. Сколько здесь достоинства и энергии в выражении мысли, будь я проклят!
Согласившись с мнением полковника, Бут добавил:
– Я бы хотел, полковник, чтобы вы оказали мне любезность, отдав это письмо мне.
Полковник ответил, что охотно отдаст письмо Буту, если ему есть в этом какая-то надобность, и тут же вручил его, после чего они расстались.
Вновь перечитав письмо, Бут был на этот раз тотчас поражен некоторыми строками, которые вызвали у него немалое беспокойство; теперь он понял, что ошибочно заподозрил совсем не того полковника, хотя никак не мог объяснить, каким образом это попало к молодым людям, передавшим его потом Бату (на самом деле Джеймс просто-напросто выронил его из кармана). Однако множество обстоятельств не оставляли никакого сомнения относительно того, кто именно имелся здесь в виду и был куда более способен вызвать подозрения у мужа, нежели честный Бат, который скорее был готов в любое время драться с мужчиной, нежели возлежать с женщиной.
Буту же припомнилось теперь все поведение Амелии. Ее решение ни в коем случае не переезжать в дом полковника и даже ее нежелание обедать там; припомнился ему отказ жены поехать в маскарад; всплыли в его памяти и многие замечания, оброненные ею по неосмотрительности, и кое-что из сказанного ею, когда она была более осмотрительна, – все это вместе довело мистера Бута до такого состояния, что он почти готов был без промедления отправиться к полковнику домой и разорвать на мелкие куски. Однако ему удалось, к счастью, вовремя взглянуть на это более хладнокровно. Бут вспомнил, что дал на сей счет торжественное обещание доктору. Кроме того, он принял во внимание, что, в сущности, находится пока еще в полном неведении относительно степени виновности полковника. А посему, поскольку ему сейчас ничто с этой стороны не грозило, он счел за лучшее сдержать на время свое негодование, не отказавшись, тем не менее, от мысли счесться с полковником позднее, если окажется, что тот и в самом деле в какой-то мере виновен.
Бут решил поэтому сначала при первой же возможности прочитать полковнику Джеймсу письмо и рассказать, каким образом оно к нему попало. Он полагал, что по поведению полковника легко поймет, имеют ли опасения Амелии и доктора хоть какое-то основание; что же касается жены, то Бут решил, что ни словом ни обмолвится ей о своих подозрениях до тех, пока не возвратится доктор.
Как раз в тот момент, когда Бут был весь погружен в эти раздумья, к нему подошел капитан Трент и фамильярно похлопал его по плечу.
Далее к ним присоединился еще какой-то третий джентльмен, а вслед за ним и четвертый, причем оба они, как выяснилось, были приятелями мистера Трента; сначала они вчетвером дважды прогулялись по Мэл, [337] а потом, поскольку был уже десятый час вечера, Трент предложил зайти в таверну, на что оба незнакомца тотчас с готовностью согласились, да и сам Бут, после некоторого сопротивления, в конце концов уступил их уговорам.
Немного спустя они уже сидели в таверне «Королевский герб», где бутылка с вином то и дело переходила из рук в руки, пока не пробило одиннадцать, после чего Трент предложил сыграть в карты, и Бут и на этот раз точно так же дал себя уговорить; правда, для этого пришлось употребить немало усилий, потому что, хотя он и имел некоторую склонность к карточной игре и в прежние времена не отказывал себе иногда в этом удовольствии, но уже много лет как не прикасался к картам. [338]
337
Мэл – модное в то время место для прогулок в Сент-Джеймском Парке.
338
Оплошность Филдинга, забывшего, что его герой совсем недавно играл в тюрьме в карты с Робинсоном и проиграл ему все свои деньги (1,5), а несколько дней тому назад проиграл 5 гиней на светском рауте.
Бут и его приятель были партнерами и поначалу им везло, но Фортуна, по обыкновению своему, вскоре решительно им изменила и стала преследовать Бута с такой злобой, что не прошло и двух часов, как его карман был полностью очищен от находившихся там золотых монет, а это составляло сумму в двенадцать гиней, то есть более половины всех имевшихся у него в то время наличных денег.
Насколько легко человеку, охваченному зудом азарта, прервать игру в такой момент, особенно если он к тому же разгорячен вином, я предоставляю решить картежникам. Одно лишь несомненно, что Бут не имел ни малейшей склонности воспротивиться соблазну, напротив, он с таким нетерпением жаждал отыграться, что, вызвав своего приятеля в другую комнату, попросил у него взаймы десять гиней, пообещав непременно возвратить их на следующее же утро.
Трент попенял ему за то, что тот слишком уж в данном случае педантичен:
– Ведь вы прекрасно знаете, дорогой Бут, – сказал он, – что можете попросить у меня столько денег, сколько вам нужно. Вот двадцать фунтов к вашим услугам и, если вам понадобится впятеро большая сумма, я так же охотно ссужу ее вам. Мы никогда не позволим этим приятелям уйти отсюда с нашими деньгами: ведь на нашей стороне явный перевес, и если бы здесь присутствовали люди понимающие, они бы держали пари, что именно мы останемся в выигрыше.
Но если мистер Трент и в самом деле так думал, то он очень сильно заблуждался, потому что два других почтенных джентльмена не только гораздо больше наторели в карточной игре, но и были куда трезвее, нежели бедняга Бут, ибо искусно избегали прикладываться к бутылке; помимо этого у них было еще одно небольшое преимущество над противниками: оба они при помощи тайных знаков, о которых предварительно условились, всегда знали главные карты на руках у партнера. Вряд ли стоит поэтому удивляться тому, что Фортуна была на их стороне: ведь сколько бы про нее не говорили, будто она благоволит дуракам, она все же, я полагаю, не оказывает им никакой поддержки, когда они берутся играть с мошенниками.
Чем больше Бут проигрывал, тем отчаянней он бился об заклад, что выиграет, и в результате примерно к двум часам утра, проиграв все свои деньги, он оказался еще и должен Тренту пятьдесят фунтов; такую сумму Бут, разумеется, не стал бы брать взаймы, если бы тот, как чрезвычайно щедрый друг, всячески его к тому не побуждал.
Бут продолжал занимать у своего приятели деньги до тех пор, пока, наконец, и карманы Трента не опустели. Его собственный проигрыш был, надобно признать, совсем пустячный, потому что ставка в игре не превышала кроны, и своим разорением Бут был главным образом обязан тому, что еще и бился об заклад. А посему джентльмены, прекрасно осведомленные об обстоятельствах Бута и по снисходительности своей не желавшие выигрывать у человека больше того, что у него за душой, отказались продолжать с ним игру, да и Бут не решился на этом настаивать, поскольку и без того уже был достаточно обескуражен размерами своего долга Тренту и никоим образом не желал еще более его увеличивать.
На этом игроки расстались. Оба победителя и Трент отправились в портшезах в направлении Гроувенор-сквер, [339] вблизи которого все они жили, а бедняга Бут в крайне удрученном состоянии пошел пешком к себе на квартиру. Отчаяние его было так велико, что ему не раз приходило на ум положить конец своему злосчастному существованию.
Но прежде, чем описать появление Бута перед Амелией, мы должны воздать ей должное и рассказать, как она провела этот горестный вечер. Когда Бут пошел прогуляться в Парк, было около семи часов вечера; с этого времени и до начала девятого она была занята с детьми: играла с ними, кормила ужином, а потом укладывала спать.
339
Гроувенор-сквер – самое фешенебельное место в Вестэнде.