Амелия
Шрифт:
– Прошу вас, доктор, – позвольте задать вам еще один простой вопрос. Вы в самом деле верите, будто хоть один человек на свете стал когда-либо мошенником по своему выбору?
– Признаться, милорд, мне неловко ответить на этот вопрос утвердительно, но, боюсь, что жизненный опыт наверняка бы подтвердил такой ответ. Общественное мнение способно подчас склонить людей к ошибочному суждению о необходимости мер, в которых на самом деле нет надобности. Или же человек с хорошими наклонностями обнаруживает, как в его ведомстве все безнадежно развращено беззаконными действиями его предшественников, и, отчаявшись в своей способности исправить положение, смиряется с ним, как Авгий [357] мирился с нечистотами в своих конюшнях, не потому что считал, будто так лучше или будто конюшни без грязи вообще не бывает, а потому что отчаялся, достанет ли у него сил очистить их.
357
Авгий – герой древнегреческой мифологии, конюшни которого очистил богатырь Геракл, осуществив тем самым один из своих двенадцати подвигов.
– Ну, в таком случае я задам вам еще один, последний вопрос. Полагаете ли вы, что если бы нашелся министр, который бы отвечал вашим требованиям, то люди поверили бы, что он и в самом деле таков?
– Что ж, сказать по правде, милорд, – согласился доктор, – я думаю, что их можно было бы понять, если бы они не сразу этому поверили. Но позвольте, ваша милость, в свою очередь ответить на это другим вопросом. Как по-вашему, милорд, жители Гренландии, увидя свет солнца и ощущая его тепло после долгих месяцев холода и ночного мрака, поверят тому, что оно и в самом деле светит им?
Милорд ответил на такое предположение улыбкой и, воспользовавшись этим благоприятным моментом, доктор возобновил свое ходатайство, однако милорд сказал, что ничего не обещает и не может поручиться за успешный исход. «Впрочем, не сомневайтесь, – заключил вельможа с непроницаемым выражением лица, – я сделаю для вашего протеже все, что в моих силах». Смысл этих слов был достаточно ясен доктору, а посему он не замедлил вежливо, но без особых церемоний откланяться.
Глава 3
История мистера Трента
А теперь возвратимся к Буту и его жене. С той минуты как капитан узнал, что представляет собой его кредитор, он почувствовал сильнейшее беспокойство. Дабы освежить его память, мистер Трент счел необходимым напомнить ему о себе письмом, которое Бут получил на другое утро после того, как отказался принять приглашение Трента:
«СУДАРЬ, я весьма огорчен тем, что обстоятельства вынуждают меня напомнить Вам о небольшой сумме, которую я имел честь ссудить Вам на днях за картами; буду чрезвычайно Вам обязан, если Вы возвратите ее мне сегодня или завтра.
Остаюсь сударь, Ваш покорнейший и почтительнейший слуга
Письмо это несколько удивило Бута, помнившего недавнюю обходительность и даже щедрость Трента. Однако, дабы письмо это не вызвало недоумения и у читателя, мы позволим себе дать к нему необходимые пояснения, а заодно и к некоторым другим странностям этой истории; мы надеемся снискать извинение за то, что не коснулись их более подробно прежде.
Так вот, не исключено, что мистер Трент происходил из весьма почтенного рода, ибо сказать что-либо определенное относительно его происхождения по отцовской линии не представляется возможным. Что же касается его матери (из своих родителей он только ее одну и знал, или, по крайней мере, был о ней наслышан), то это была незамужняя дама, одно время торговавшая щепетильными товарами в Ковент-Гардене. [358] Когда ее сыну исполнилось восемь, она определила его в благотворительную школу, [359] где он и пробыл до четырнадцати лет, почти ничему там за это время не выучившись. Впрочем, трудно было и ожидать чего-нибудь другого, поскольку тамошний наставник, которого стараниями одной из партий предпочли весьма образованному и подходящему для такой должности человеку и назначили на это место, приносившее более ста фунтов в год, и сам-то, так и не сумев одолеть латинской грамматики, был, в сущности, совершеннейшим болваном.
358
Иными словами, содержавшая там дом свиданий.
359
Такие школы, существовавшие на добровольные пожертвования, были открыты в 1699 г. Обществом содействия христианскому образованию и предназначались для детей бедняков.
С пятнадцати лет мистер Трент выполнял обязанности письмоводителя при стряпчем, однако пробыл у него недолго и вскоре расстался со своим господином; вернее будет сказать, что он отбыл, не попрощавшись с ним и, вдобавок, взломав секретер своей матушки, прихватил с собой все, что нашел в нем ценного, на сумму примерно в пятьдесят фунтов; свой путь юноша направил к морю, где сел на торговое судно, а уж оттуда его принудили перейти на военный корабль. [360]
Трент прослужил на этом корабле более трех лет, в течение которых проявил столь дурные нравственные наклонности, что будучи пойман с поличным, дважды был подвергнут тяжкому наказанию за воровство; однако при схватке с пиратами выказал недюжинную храбрость, чем искупил все свои прежние провинности и зарекомендовал себя перед капитаном с самой лучшей стороны.
360
Насильственное рекрутирование в морской флот существовало в Англии на протяжении ряда веков и было широко распространено в XVIII в. В романе «Истории Тома Джонса…» леди Белластон предлагает лорду Фелламару прибегнуть к этому средству, чтобы избавиться от своего соперника – Тома Джонса (XVI, 8).
По возвращении домой лет двадцати от роду, Трент обнаружил, что стряпчий во время его отсутствия успел жениться на его матери и уже успел ее похоронить, завладев всем ее имуществом на сумму (так ему сообщили) около полутора тысяч фунтов. Трент попытался было обратиться к своему отчиму, но безуспешно: стряпчий наотрез отказался его признать и сказал, что больше не пустит его и на порог своего дома.
Случилось так, что у стряпчего была от первого брака единственная дочь, в которой он души не чаял; ей было приблизительно столько же лет, сколько и Тренту, и этот молодой человек (а Трент был статен и хорош собой) приглянулся ей еще тогда, когда служил у ее отца. Это чувство не угасло за годы его отсутствия и вспыхнуло вновь, едва они увиделись. О своих чувствах она постаралась соответствующим образом намекнуть мистеру Тренту, так как отнюдь не относилась к тем застенчивым и деликатным особам, которые предпочтут скорее умереть, нежели первой сделать авансы.
Трент пришел в восторг – и не без основания: девица, очень недурная собой, была единственной наследницей богатого отца, но более всего молодого человека привлекала возможность сполна расквитаться со стряпчим. Скажем коротко, не теряя времени, как не теряли времени обе стороны: парочка не замедлила вступить в брак. Стряпчий сначала и слышать об этом не желал и был вне себя от ярости, но любовь к дочери в конце концов одержала верх над его негодованием – и он даже ссудил зятя (ибо признал его таковым) деньгами, дабы тот купил себе должность прапорщика в строевом полку, которому предстояло вскоре отправиться в Гибралтар; стряпчий всем сердцем уповал на то, что Тренту там не сносить головы, а при таком повороте дел он надеялся подыскать дочери партию, более отвечающую его честолюбию и ее достоинствам.
В том же самом полку, куда получил назначение Трент, служил тогда и Бут; первый состоял в должности прапорщика, а второй – лейтенанта в одной из приданных этому полку рот.
Свои воинские обязанности Трент выполнял безупречно. Хотя он не мог похвастать особой образованностью, он был наделен умом и обходительностью, и к тому же Природа, как мы уже отмечали, снабдила его весьма привлекательной наружностью. При этом он был довольно храбрый малый, и поскольку во время своего пребывания в Гибралтаре вел себя вполне пристойно, то между ним и Бутом установились там довольно дружеские отношения.
После окончания осады приданные полку роты была расформированы, и Трент возвратился к жене, встретившей его с большой радостью и любовью. Вслед за тем произошло событие, повлекшее за собой полное разорение тестя Трента, а затем разбившее его сердце. Он совершил ошибку, довольно распространенную в те дни, – поставил под документом вместо своего имени – чужое. На самом деле подобная рассеянность именуется на языке закона не больше, не меньше как подлогом, [361] который согласно принятому как раз тогда парламентскому акту должен караться смертной казнью. По этому обвинению стряпчий был оправдан, не признав доказательств потерпевшей стороны, которая не могла выступать свидетелем в собственном деле, и в итоге не осталось никаких свидетелей, что и предусмотрено прекрасными установлениями, именуемыми законом о свидетелях; [362] закон этот превосходно рассчитан на то, чтобы сохранить жизнь мошенникам из числа подданных его величества, и отлично используется с этой целью.
361
Хотя согласно принятому при Георге II указу (действовавшему до 1832 г.) подлог был причислен к особо тяжким преступлениям, он был весьма в то время распространен.
362
В своем «Исследовании о причинах… недавнего роста грабежей» Филдинг писал, что один весьма ученый судья согласился с его собственным мнением, что чет такой отрасли законодательства, «которая была бы более громоздкой, более путанной и, я бы сказал, более абсурдной, нежели закон о свидетелях, как он ныне выглядит» (IX, Р. 116).