Американская королева
Шрифт:
— Святое дерьмо, — ругается Эш, когда я сглатываю, и делает выпад бедрами. — Блядь.
Я сглатываю снова, и вызываю ту же реакцию — ругательства и отрывистые толчки в горло. Чувствую триумф, но и вижу, как мои слезы, смешавшись с тушью, капают на его белоснежную рубашку. Должно быть, Эш тоже видит это, потому что стонет — частично сожалея и желая большего. Я чувствую его сопротивление, он удерживает мою голову и выходит из меня, но все, что чувствую я — прилив благодарности, а также неописуемую гордость за то, что заставила Эша так реагировать.
Я
— Еще, — говорит он. — Мне нужно больше. — А затем снова врывается в меня, в этот раз без пощады.
Я не щелкаю пальцами, не борюсь, потому что, боже помоги, мне это нравится, но не могу остановить мои пальцы, обхватившие его бедра. Мои голые колени трутся о ковер, пока Эш трахает меня в горло. Агрессивно, жестко, и чертовски опьяняюще. Меня использовали грязно и жарко. Он распутный, толкался в меня, ругался и потел, напоминая скорее зверя, чем человека, и все из-за того, что я делала. И делала хорошо.
— Мне нужно кончить, — бормочет он. — Я скоро кончу.
Я быстро выдыхаю воздух, а затем снова беру в рот член и чувствую, как обе его руки ложатся на голову, толкая меня до упора, до того места, где мой нос упирается в чистые, коротко подстриженные волосы у основания ствола. Теперь, узнав его реакцию от глотания, я повторяю этот трюк, заставляя его впадать в исступление. Эш руками фиксирует мою голову, и несколько раз жестко толкается в горло. Шелковый галстук трется о мою щеку, а мои руки в отчаянии тянутся к его брюкам, ремню, дорогой кожаной обивке кресла.
Наконец Эш извергается в меня с хриплым рычанием, от которого мои пальцы сжимаются. Я, наверное, буду слышать это рычание в своих снах и фантазиях — беспомощное и одновременно сильное, мужское. Этот звук распространился по всему телу и, когда жар кульминации Эша наконец ударяется о мое горло, я понимаю, что пропала. Ничто — ни литература, ни учеба, ни путешествия, ни наблюдение за Манхэттеном ночью, — ничто не сравниться с этим. С мощным телом могущественного человека, прижимающимся ко мне, владеющим и получающим от меня удовольствие. Что-то интимное, незащищенное и открытое лишь для меня.
Потому что эта ночь, этот момент? Я не единственная женщина в мире, мои губы и тело тоже не единственные, и это точно не любовь, но я чувствую себя так, словно наступил конец моего существования.
Эш покидает мой рот и просто говорит:
— Вылижи меня начисто. — И я так и делаю. Тщательно. Настолько, что он снова твердеет. Эш отталкивает меня и строго говорит: — Хватит! — Но его глаза сверкают от удовольствия. — Ты очень хороша.
Несмотря на першение в горле и слезы на щеках, от его слов мне хочется мурлыкнуть и потянуться как котенок. Не думаю, что когда-либо чувствовала себя так приближенной к другому человеку, восхитительной и, да, несмотря на оттраханное лицо, почитаемой. Я никогда еще не была так счастлива и довольна, не считая тех моментов с Эмбри несколько лет назад. Я касаюсь лицом твердого колена как кошка, и Эш подыгрывает мне, гладит волосы и хвалит за доставленное удовольствие.
Через несколько минут Эш выпрямляется и заправляет член в штаны.
— Оставайся так, на коленях, и держи руки за спиной.
Я занимаю нужную
Он садится в кресло и наклоняет мой подбородок, вытирает мое лицо, медленно и осторожно, стирая следы черной туши и охлаждая покрасневшую кожу. Затем приказывает повернуться, оставаясь на коленях, и принимается вытаскивать шпильки из моего распустившегося пучка, одну за другой.
— Твои волосы, — тихо говорит он. Шпильки звенят, дзынь-дзынь-дзынь, словно Эш держал их в кулаке, а потом бросил на стол, и они осыпались дождем. — Я без конца думаю о том, что можно с ними сделать. Они были первым, что я заметил на тебе тем вечером. Ты сидела на коленях среди сверкающего стекла, а твои волосы напоминали солнечный свет. Белое золото. Полагаю, я никогда не пойму, что пленило меня сначала, — твои волосы или ты на коленях. Я также никогда не пойму, почему не смог забыть тебя — из-за того, что ты заметила мою бессонницу или из-за того, что истекала кровью за любимого человека.
Его слова проникают в меня, заклиная огнем и жаром.
— Но это волосы. Раньше я постоянно думал о том, каково будет видеть их обернутыми вокруг моего кулака, когда я буду трахать тебя сзади. Каково чувствовать тебя вокруг моего члена, мягкую и податливую. Были моменты, когда я думал лишь о запахе твоих волос и о том, как они будут ощущаться на моих губах… — Я ощущаю его губы на моих волосах, и поцелуй в макушку.
Мы только что были так близки — его пальцы были в моем влагалище, его член у меня во рту, но поцелуй в макушку действует на тело, как гулкий звон церковного колокола. Это мягкость и желание в одном движении и, после того, что мы сделали, такое влечение кажется более драгоценным, нежели излишества перед ним. На мои глаза наворачиваются слезы, но на этот раз не из-за физической боли.
Эш берет расческу и начинает водить ей по моим волосам ровными успокаивающими движениями. У меня оказалось несколько узлов, но Эш осторожно справляется с ними так, что я почти ничего не чувствую.
— Но больше всего я думал о том, — продолжает он, — как буду расчесывать твои волосы. Наблюдая, как они сверкают на свету, слушая, как по ним движется расческа. В Карпатах были ночи, когда мы патрулировали горы, замерзая в холодные часы; было слишком опасно разводить костер, и, чтобы скоротать время, я думал о том, что расчесываю твои волосы. Иногда представлял тебя в возрасте, когда тебе семнадцать-восемнадцать, а иногда ты была старше. Беременная, у моих ног, с кольцом на пальце.
Картинка на секунду заставляет меня замереть. В самые одинокие часы я представляла себе что-то похожее на его маленькую фантазию, и, услышав признание, я снова чувствую в теле звон церковного колокола.
Щетка замирает у меня в волосах.
— Тебе от этого некомфортно? — спрашивает Эш. — Я знаю, что иногда говорю абсурдные вещи. И не хочу, чтобы из-за моего статуса президента ты чувствовала принуждение или угрозу.
— Я вовсе не чувствую этого, — бормочу я, и расческа вновь начинает скользить по волосам.