Американская королева
Шрифт:
Он протянул руку и ухватил мой подбородок длинными тонкими пальцами.
— Не слишком амбициозна, — сказал он, смотря в глаза. — Но часто неосторожна. Не холодная, но иногда отдаленная. Страстная, умная, мечтательная… и ранимая. — Он покачал головой. — Я так и думал.
Я знала из стопки книг у моей кровати, что слова колдуна очень опасны. Я знала, что не должна говорить, обещать, соглашаться на что-то, уступать, лгать или уклоняться. Но не смогла удержаться.
— Что вы думали?
Мерлин опустил руку, и на его лице отразилось
— Это не можешь быть ты. Прости, но это так.
От страха я начала путаться.
— Кем я не могу быть?
Мерлин встал, разгладив полы смокинга, и задумался.
— Когда придет время, сохрани свои поцелуи, — сказал он.
Я не поняла.
— Я не целую никого, кроме дедушки Лео и моих мамы и папы.
— Сейчас твой мир другой. Но когда ты станешь старше, унаследуешь этот мир, — рукой обводя комнату, сказал он, — мир, который помог создать твой дедушка. И он висит на волоске между доверием и властью. Могущественные люди должны принять решение, когда доверять, а когда бороться друг с другом, и эти решения не всегда принимаются с умом. Они решаются сердцем. Понимаешь?
— Думаю, да… — медленно ответила я.
— Грир, один твой поцелуй может перевесить чашу весов от дружбы к вражде. От мира к войне. Это разрушит все, над чем твой дед так упорно работал, и многие пострадают. Ты же не хочешь навредить деду? Разрушить все, что он создал?
Я покачала головой.
— Я тоже так думаю. Но это произойдет, если твои губы коснутся чужих. Запомни мои слова.
Я кивнула, потому что это было логично. Все знали, что поцелуи волшебны. Они превращали лягушек в принцев, пробуждали принцесс от смертельного сна, решали судьбы королевств и империй. Мне никогда не приходило в голову, что Мерлин может ошибаться, а поцелуи могут быть безобидными.
Или что поцелуи могут причинить какой-то вред.
Сожаление в его глазах перешло в печаль.
— Я сожалею о твоих родителях, — мягко сказал он. — Ты милая девушка, что бы ни было. И заслуживаешь только счастья. Может быть, однажды ты познаешь, что я пытаюсь тебе сказать. Держись крепче за то что делает тебя счастливой, и никогда не сомневайся, что тебя любят. — Он кивнул в сторону дедушки Лео, который уже шел к нам.
— Не сожалей о моих родителях, — озадаченно пробормотала я. — Они в порядке.
Мерлин ничего не сказал, но он потянулся и коснулся моего плеча. Не обнял, не погладил, не приласкал, просто прикоснулся. Минутное соприкосновение, и все, ничего не осталось, кроме легкого ощущения беспокойства.
Дедушка обнял меня и, приблизившись, поцеловал в щеку.
— Разве моя внучка не что-то особенное, Мерлин? — спросил он, ухмыляясь мне. — О чем вы говорили?
Я открыла рот, чтобы ответить, но Мерлин оборвал меня:
— Она рассказывала, как ей нравится жить с тобой.
Дедушка выглядел довольным.
— Да. Как и все, я люблю Орегон, но нет ничего
Должно быть, я ответила. Последовали разговоры о политике, деньгах, демографии, но все, что я могла слышать, — предыдущие слова Мерлина.
Я сожалею о твоих родителях.
В моем сверхактивном воображении было нетрудно представить худшее. Все, что случалось в рассказах — трагедии, предзнаменования, страдания. Что если мои родители погибли? Что если их самолет рухнул, отель сгорел, их избили, ограбили и бросили умирать?
Я сожалею о твоих родителях.
Это все, о чем я могла думать, что могла слышать, и когда позже той ночью дедушка Лео уложил меня в кровать, я расплакалась.
— Милая, что случилось? — спросил он, нахмурив брови.
Я знала, что он не поверит мне, если я скажу, что Мерлин — колдун или просто плохой, или что он ощутил смерть моих родителей до того, как это произошло.
Я знала достаточно, чтобы солгать.
— Я скучаю по маме и папе.
— О, дорогая, — сказал дедушка Лео. — Мы прямо сейчас позвоним им, хорошо?
Он достал свой телефон, набрал номер, и через несколько секунд я услышала мягкий голос мамы и глубокий папин. Они находились в Бухаресте и готовились сесть в поезд, направляющийся в Варшаву. Они были счастливы и в безопасности, обещая вернуться домой. Я верила им. Какое-то время. Я верила, что они вернутся. Что будет больше долгих лесных прогулок с папой и вечерних маминых уроков Тай-Чи, еще больше вечеров под стихи, что они читали мне на фоне потрескивающих в камине бревен. Что теплое солнце и зеленые, как дерево, дни моего детства все еще предстоят мне в безопасном, уютном гнездышке природы и книг, что построили мои родители.
Но в ту ночь, я пыталась заснуть, и слова Мерлина крутились у меня в голове вместе со страхом.
Я сожалею о твоих родителях.
Я почти не спала той ночью, каждый раз просыпаясь от сигналов и сирен на манхэттенских улицах внизу под пентхаусом дедушки, вздрагивала при каждом ударе веток в окно от ветра. Мне снились незнакомые места, горы, огражденные деревьями, широкоплечие мужчины, ползающие в грязи, мои родители, танцующие в гостиной, и думающие, что я сплю. Поезд мчащийся по мосту, который рушится спустя пару мгновений.
Мои родители танцевали, ветер обдувал кроны деревьев, люди ползали. В долине скрылся поезд.
Танец, деревья, грязь, смерть.
Снова и снова.
Танец, деревья, грязь, смерть.
И когда я проснулась солнечным утром и увидела своего деда в дверном проеме с изумленными от ужаса глазами и телефоном в свисающей руке, уже знала, что он собирался сказать.
Подобно царю Езекии, я повернулась лицом к стене и начала молиться.
Я молилась, чтобы Бог убил и меня.