Американская королева

Симон Сиерра

ГЛАВА 2

Одиннадцать лет назад

Бог, как обычно, решил не отвечать на мою молитву. Или же, просто не ответил согласием.

Моя жизнь продолжилась.

Родители моей матери были старыми и больными, а еще у меня были тетя и дядя в Бостоне, а их дочь была моего возраста, но они ясно дали понять, что не хотят брать на себя еще одного ребенка.

Но это уже было неважно. С того момента, как дедушке Лео позвонили и окунули нас в жестокую реальность, у меня не оставалось сомнений, что я буду жить с ним. Ему около пятидесяти, он здоров и энергичен,

у него огромный дом с большим количеством комнат для гостей. Он был занятым человеком, членом партии с процветающей империей и человеком, который никогда ни от чего не отказывался, не считая сна. Он перевез все мои вещи в свой пентхаус и зачислил меня в небольшую элитную частную школу в Верхнем Вест-Сайде. И посвятил мне жизнь, которую мог дать овдовевший дед.

Я помню, что плакала до и после похорон, но не во время. Я помню, как пряталась в новой школе, которая очень сильно отличалась от просторной школы «Монтессори» в Орегоне. Я помню, как дедушка Лео покупал мне стопками книги, чтобы подбодрить, и я читала погружалась в истории до поздней ночи. Я помню, как скучала по родителям, и мне казалось, что из моей груди вырвали часть чего-то важного, и там осталась огромная дыра. И я помнила слова Мерлина о моих родителях.

Его пророчество.

Он был прав насчет их смерти, был ли прав в отношении остального? Он сказал мне сохранить свои поцелуи — было ли это предостережение, которому нужно следовать?

В этом я была уверена. И верила, что Мерлин видит будущее и предсказывает гибель. И в семь лет, в горе и ужасе, я пообещала себе, что, несмотря ни на что, никогда не буду целовать мужчину или женщину.

Никогда в этой жизни.

Когда мне исполнилось четырнадцать, дедушка Лео спросил — хочу ли я и дальше учиться в школе на Манхэттене, или предпочту заграницу. Мою кузину Абилин отправили в другую страну в надежде, что она успокоится и сосредоточится на учебе, и дедушка решил, что мне тоже захочется. Я была отличницей — у меня не было никаких проблем, — но дедушка беспокоился, что я вела довольно отчужденный образ жизни. Мы жили с ним вдвоем, я собиралась заниматься лишь сбором средств на защиту окружающей среды и партийными проектами, а вечера в разговорах и размышлениях о политике и бизнесе. Выходные я проводила в качестве «тайного оружия» дедушки, главной задачей которого было наблюдать и рассказывать.

— Ты молода, — сказал он, сидя за столом, и вручил мне буклет с описанием школы. Фотографии были рассчитаны на то, чтобы соблазнить меня согласиться: густой туман, старые деревянные двери, золотое и зеленое английское лето. — Тебе стоит повидать мир. Пообщаться с другими молодыми людьми. Попасть в небольшие переделки. — Затем рассмеялся: — Или спасти свою кузину от них.

Так мы с Абилин закончили академию для девочек «Кэдбери» в мою четырнадцатую осень.

Академия была впечатляющим большим комплексом из камня и стекла, с башнями и несколькими библиотеками, с великолепнейшим видом на развалины форта «Железный век» на холме перед двором. Мне сразу понравилось там. Абилин же понравилась лишь непосредственная близость академии для мальчиков, что находилась всего в миле от нас. Почти каждую ночь она вылезала из нашего окна на первом этаже и пробиралась по мягкой зеленой лужайке к дороге. Почти каждую ночь я следовала за ней, не потому что меня интересовали мальчики, просто так я знала, что она в безопасности. Я охраняла ее, ее будущее в «Кэдбери» и ее репутацию.

Мы выползали из комнаты общежития и присоединялись к какой-нибудь тайной вечеринке на массивном холме с плоской вершиной, где когда-то стоял форт «Железный век». Мы далеко не единственные девушки, кто решался на такие побеги, но именно Абилин была главой, лидером, подстрекателем.

К пятнадцати годам она у нее было высокое и гибкое тело модели, с ярко выраженной

грудью и длинными рыжими волосами. Она была шумной, жизнерадостной и красивой, пила больше мальчиков, играла в лакросс, потому что от этого зависела ее жизнь, как и у всех людей нашего общества.

Я же, напротив, была тенью, спрятанной в углу. Большую часть времени я проводила в библиотеке, ела одна на площадке вместе с книгой, лежавшей на коленях. Я игнорировала спорт, выбрав вместо них танцы и творческое письмо в качестве внеклассных занятий. Я была ниже ростом, чем мне бы хотелось; мое тело отставало от Абилин в местах, которые интересовали мальчиков — оно было достаточно сильным для танцев, но не настолько стройным, чтобы им можно было покрасоваться в купальнике. Мой подбородок был с небольшой ямочкой, и мы с Абилин часами пытались скрыть ее под макияжем, а на щеке красовалась маленькая родинка, которую я ненавидела. Мои серые глаза казались плоскими по сравнению с живыми синими глазами Абилин, но все это было бы неважно, если бы у меня была хоть одна капля харизмы, которую источала Абилин. Я была тихой и послушной, мечтательной, боялась конфликтов, но иногда была достаточно безрассудной, чтобы случайно увлечься вещами, которые не интересовали моих сверстников — американская политика, старые книги, отбеливание коралловых рифов, древние войны государств, которые давно исчезли.

Одна вещь, которая мне нравилась в том возрасте, — мои волосы. Длинные, густые, светло-золотистые зимой и почти белые летом. Первым делом люди замечали именно их, с ними играли мои друзья, когда мы сидели и смотрели телевизор в общей комнате. Абилин ненавидела их, потому что это было изюминкой моей внешности, и через несколько недель в «Кэдбери» я поняла, что она дергала меня за хвостик не из-за нашей привязанности, а из-за едва контролируемой ревности.

Несмотря на мои волосы, Абилин по-прежнему оставалась королевой, а я была ее фрейлиной. За ней ухаживали, а я с тревогой следила за учителями. Она уклонялась от домашней работы, а я не спешила писать за нее. Она развлекалась, а я тащила ее на себе домой с холма, подсвечивая фонариком телефона дорогу. Ее волосы пахли пролитым пивом и дешевым одеколоном.

— Ты никогда не целовала мальчика, — сказала она однажды ночью, когда нам было по пятнадцать. Я вела ее по узкой аллее обратно в школу.

— Может, потому, что я хочу целовать девушек, — сказала я, переступая через грязь. — Ты никогда не думала об этом?

— Думала, — пьяно подтвердила Абилин. — И я точно знаю, что это не так, потому что в «Кэдбери» много девушек, которые хотели бы поцеловать тебя. И этого до сих пор не случилось.

Сохрани свои поцелуи.

Даже спустя восемь лет я все еще видела перед собой темные глаза Мерлина, слышала его холодный неодобрительный голос. И помнила жуткое чувство, которое нахлынуло на меня, когда он предсказал смерть моих родителей. Если он верил, что пострадают люди, если я кого-то поцелую, то на это была причина.

Веская причина.

Кроме того, все было не настолько плохо, чтобы сдаваться. Непохоже, что мальчики вставали в очередь перед моей дверью, желая моего поцелуя.

— Мне просто не хочется целовать кого-то, — твердо сказала я. — Это единственная причина.

Подняв голову с моего плеча, Абилин икнула в прохладный ночной воздух. Где-то поблизости заблеяли овцы.

— Просто подожди, Грир Галлоуэй. В один прекрасный день ты станешь такой же дикой, как и я.

Я помогла ей миновать кучку овечьего дерьма, и она снова икнула.

— Сомневаюсь в этом.

— Значит, ошибаешься. Когда ты, наконец, освободишься, то станешь самой странной шлюхой в «Кэдбери».

Я покраснела — то ли от негодования, то ли от стыда. Откуда она могла знать, о чем я думала? Мечты, в которых я просыпалась трепещущей и без одежды?