Американская трагедия (с илл.)
Шрифт:
– Это все ты был виноват, Хегленд! – крикнул Хигби. – Если бы ты не затеял историю с поркой, нас бы не выставили.
– Говорю вам, я был пьян, – возражал Ретерер. – У них там дьявольски крепкое виски.
– А тот длинный тощий техасец с большими усами? Помните, как он хохотал? – прибавил Кинселла. – Он не хотел никому помогать, кто был против нас. Помните?
– Еще чудо, что нас всех не выкинули на улицу и не арестовали. Ну и ночка была! – вспоминал Ретерер.
Все эти разоблачения ошеломили Клайда. «Порка!» Это могло значить только одно!
И они воображают, что он примет участие в чем-либо подобном? Этого не будет.
Болтая, они подошли к какому-то дому на темной широкой улице; у тротуаров, вдоль всего квартала и даже дальше, стояла вереница кебов и автомобилей. Неподалеку на углу остановились, разговаривая, несколько молодых людей. На другой стороне – еще мужчины. А через полквартала компания Клайда прошла мимо двух мирно беседовавших полисменов. И хотя нигде, ни в одном окне не было света, но, как ни странно, всюду чувствовалась яркая, кипучая жизнь. Она ощущалась даже в темноте улицы. Поминутно раздавались гудки мчащихся мимо такси, прокатили две старомодные закрытые кареты со спущенными занавесками. И двери то хлопали, то тихо отворялись и затворялись. И тогда из домов вырывался яркий свет, прорезывал мглу улицы и снова исчезал. А над головой сияли звезды. Наконец, не говоря ни слова, Хегленд в сопровождении Хигби и Шила поднялся по лестнице и позвонил. Почти мгновенно дверь открыла молодая негритянка в красном платье.
– Добрый вечер! Заходите, пожалуйста, – приветливо пригласила она, и все шестеро прошли за тяжелые бархатные драпри, отделявшие маленькую переднюю от остальных комнат.
Клайд очутился в ярко освещенной и довольно безвкусно обставленной гостиной; на стенах висели картины в золоченых рамах, изображавшие обнаженных и полуобнаженных женщин, и огромные зеркала. На полу лежал толстый ярко-красный ковер; по всей комнате расставлено множество золоченых стульев, в глубине на фоне ярко-красных портьер – пианино, тоже золоченое. Но ни гостей, ни обитательниц дома здесь не было, – никого, кроме негритянки.
– Присядьте, пожалуйста, – сказала она. – Будьте как дома. Сейчас позову мадам.
И она побежала по лестнице налево, крича:
– Мэри! Сэди! Каролина! В гостиной молодые джентльмены.
В эту минуту из двери в глубине комнаты вышла высокая, стройная бледная женщина лет тридцати восьми или сорока – очень прямая, изящная и, видимо, очень властная и умная, в полупрозрачном и все же скромном платье.
– А, здравствуйте, Оскар! – заговорила она со слабой ободряющей улыбкой. – И Пол тут? И вы, Дэвис? Пожалуйста, располагайтесь все как дома. Фанни сейчас придет. Она принесет вам чего-нибудь выпить. У меня теперь новый тапер – негр из Сент-Джо. Хотите послушать? Прекрасно играет!
И она позвала:
– Сэм!
В это время по боковой лестнице в глубине залы сбежали девять девушек, разных по возрасту и по внешности, но, по-видимому, не старше двадцати четырех – двадцати пяти лет, – все в таких нарядах, каких Клайд еще никогда ни на одной женщине не видал. Они смеялись, болтали, как видно, очень довольные собой и ничуть не стыдились своей внешности, так поразившей Клайда; между тем их одеяния были необычны: от легчайшего неглиже, пригодного разве что для будуара, до несколько более пристойного как будто, но не менее откровенного бального туалета. И какие разные были эти девушки: худые и толстые, среднего роста, высокие и маленькие, брюнетки, блондинки и рыжие. И все они казались очень юными, и все ласково, восторженно улыбались гостям.
– Здравствуй, милый! Как дела? Потанцуем?
Или:
– Хочешь чего-нибудь выпить?
Глава X
Клайду, которого воспитывали в большой строгости, прививая ему понятия, не допускавшие ничего подобного, то, что он увидел, должно было бы показаться отвратительным. Однако от природы он был таким чувственным и романтичным и в нем так настойчиво звучал давно подавляемый голос пола, что теперь он был не возмущен, а, наоборот, очарован. Его занимала сейчас телесная пышность почти всех фигур, хотя бы ими и управлял тупой и лишенный романтики ум. В конце концов здесь все же была красота: бесстыдная, чисто плотская, обнаженная и доступная. И не нужно было преодолевать какие-то настроения, нарушать какие-то запреты, чтобы сблизиться с любой из этих девушек… Одна из них, очень миленькая брюнетка, одетая в черное с красным и с красной лентой на лбу, держалась запросто с Хигби и уже танцевала с ним в глубине комнаты под джазовый мотив, который кто-то бестолково барабанил на пианино.
И Ретерер, к удивлению Клайда, уже сидел в позолоченном кресле, а на коленях у него полулежала высокая девица с очень светлыми волосами и голубыми глазами. Она курила сигарету и притопывала золочеными туфельками в такт мотиву. Поразительное, сказочное зрелище, казалось Клайду! А перед Хеглендом стояла, подбоченясь и расставив ноги, пухлая, миловидная девица немецкого или скандинавского типа. И Клайд слышал, как она спрашивала высоким пискливым голосом: «Поухаживаешь за мной сегодня?» Но на Хегленда, по-видимому, не очень действовали эти заигрывания: он равнодушно покачал головой, и девушка отошла к Кинселле.
Пока Клайд глядел и размышлял, хорошенькая блондинка лет двадцати четырех – ему она показалась моложе – придвинула стул и села рядом с ним.
– Вы не танцуете? – спросила она.
Клайд нервно покачал головой.
– Хотите, научу?
– У меня все равно не получится.
– Да это же совсем нетрудно! Пошли!
Но Клайд решительно отказался, хотя ее любезность была ему приятна.
– Ну, может, выпьете? – предложила она тогда.
– Непременно, – любезно согласился он.
Девица сделала знак негритянке, и через минуту перед ними оказался столик, а на нем бутылка виски и содовая. Клайд едва не онемел от испуга. У него в кармане всего сорок долларов, а он слышал от других, что здесь каждый бокал стоил не меньше двух долларов. Подумать только, что он тратит такие деньги! И угощает такую женщину! А дома у него мать, сестра, братишка, и они едва сводят концы с концами… И все же он заказывал и платил, чувствуя, что он ужасно, невозможно расточителен, прямо устроил какую-то оргию… Но раз уж он здесь, надо держаться до конца.
Притом Клайд заметил, что девушка и в самом деле хорошенькая. На ней было вечернее платье из голубого бархата, туфли и чулки того же цвета, в ушах голубые серьги. Открытые плечи, шея и руки были полные и нежные. Особенно смущали Клайда глубокий вырез ее платья – он едва осмеливался смотреть в ту сторону – и ее накрашенные щеки и губы, вернейшие приметы продажной женщины. Однако она не казалась слишком навязчивой, наоборот, – держалась очень просто и с интересом смотрела в его глубокие, темные глаза, полные тревоги.