Американская трагедия (с илл.)
Шрифт:
И мальчишки-рассыльные, которые не раз слышали от возчиков и шоферов такси, что ресторан Фриссела – один из лучших в городе, выбрали его для своих ежемесячных пирушек. Отдельные блюда стоили здесь от шестидесяти центов до одного доллара. Кофе и чай подавались только целыми кофейниками и чайниками. Здесь можно было получить любые напитки. Налево от главной залы находилась полуосвещенная комната с низким потолком и большим камином, куда обычно удалялись мужчины: после обеда они садились здесь у огня, курили и читали газеты; эта комната больше всего восхищала мальчишек из «Грин-Дэвидсона». Здесь они чувствовали себя как-то старше, более опытными, более значительными – настоящими светскими людьми. Ретерер и Хегленд, к которым Клайд очень
И вот в назначенный день Хегленд, Ретерер, Пол Шил, Дэвис Хигби (тоже мальчик из отеля), Артур Кинседла и Клайд, получив свой месячный заработок и освободившись в шесть часов вечера, собрались на углу подле аптекарского магазина, где Клайд вначале искал работу, и веселой, шумной компанией отправились к Фрисселу.
– Слыхали, какую штуку сыграл вчера с нашей конторой один парень из Сент-Луиса? – спросил Хегленд, обращаясь ко всем сразу, когда они двинулись в путь. – В субботу заказывает по телеграфу из Сент-Луиса номер для себя и для жены – гостиную, спальню и ванную, и велит поставить в комнате цветы. Мне сейчас рассказал Джимми, номерной клерк. Потом он приезжает сюда со своей девочкой, и они записываются как муж и жена, – понятно? А девчонка премиленькая, я видел. Нет, вы слушайте! Прожил он в отеле три дня, наши уж стали коситься на него – понимаете, обеды в номер и все такое. Потом в среду приходит он в контору и говорит, что его жена едет назад в Сент-Луис и что ему теперь не нужен такой номер – хватит и одной комнаты, и чтоб перенесли его сундук и ее вещи в новую комнату, пока жене не пора будет на поезд. А сундук-то вовсе не его, а тоже ее, – понятно? И никуда она не едет и знать ничего не знает. А едет-то он. Натянул всем нос, понятно? И бросил ее с сундуком и без единой монетки. Понятно? А теперь они ее не выпускают с ее сундуком, а она плачет да друзьям шлет телеграммы. А платить-то уйму надо. Видали вы этакое? Цветы в комнату! Розы! И по шесть раз еду в номер носили, ну и пил он тоже, ясное дело!
– Я знаю, кто это! – воскликнул Шил. – Я носил ему вино. Так я и знал, что тут что-то неладно. Уж очень он был вежливый и говорил чересчур громко. А на чай только и дал, что десять центов.
– И я его помню, – сказал Ретерер. – Он велел мне принести все чикагские газеты за понедельник и тоже дал только десять центов. Он мне сразу показался пройдохой.
– Да, сели они с ним в калошу, – сказал Хегленд. – А теперь стараются вытянуть деньги из нее. Ловко?
– Мне она показалась лет восемнадцати – двадцати, не больше, – вставил молчавший до сих пор Артур Кинселла.
– А ты их видел, Клайд? – спросил Ретерер; он вообще покровительствовал Клайду и теперь старался ободрить его и втянуть в общий разговор.
– Нет, не помню, – ответил Клайд. – Наверно, меня к ним не посылали.
– Ну, значит, ты упустил случай поглядеть на редкую птицу. Он такой высокий, в длинном черном английском пальто, котелок надвинут на глаза, и светло-серые гетры. Видали бы вы, как он разгуливает, да еще с тросточкой! Я сперва думал, это какой-нибудь английский герцог. Нужно только вырядиться во все английское, да говорить погромче, да всеми вокруг командовать, – и клюнет: кто угодно поверит.
– Это верно, – заметил Дэвис Хигби. – Хорошая штука английский стиль. Я бы и сам не прочь так приодеться.
Они дважды завернули за угол, пересекли одну за другой две улицы и наконец всей компанией вошли к Фрисселу. Клайда ослепил яркий свет, отражавшийся на фарфоре, на серебре, на лицах обедающих, он был оглушен жужжанием голосов и звоном посуды. Никогда еще, если не считать отеля «Грин Дэвидсон», не был он в таком месте. Да еще с такими сведущими, опытными ребятами!
Они прошли к столикам, которые расставлены были перед длинным кожаным диваном, тянувшимся вдоль стены. Метрдотель, узнав завсегдатаев – Ретерера, Хегленда и Кинселлу, распорядился сдвинуть
– Я начну с доброго старого манхэттенского, – объявил с жадностью Хегленд, оглядывая публику за столиками и чувствуя себя поистине важной персоной. Красновато-смуглый, с живыми голубыми глазами, с темно-рыжими волосами ежиком, он походил на большого задорного петуха.
И Артур Кинселла тоже, как Хегленд, разом оживился и, казалось, наслаждался собственным величием. Он демонстративно поддернул рукава, взял в руки меню и, просматривая прейскурант вин, напечатанный на обороте, воскликнул:
– Ну, на мой вкус, для начала недурно выпить мартини!
– А я предпочитаю шотландское виски с содовой, – торжественно произнес Пол Шил, изучая тем временем перечень мясных блюд.
– Увольте меня сегодня от ваших коктейлей, – весело, но решительно заявил Ретерер. – Я сказал, что не буду сегодня много пить, – и не буду. С меня довольно стакана рейнвейна с сельтерской.
– Нет, вы только послушайте! – негодующе воскликнул Хегленд. – Он начнет с рейнвейна! И это он, старый любитель манхэттенского! Что с тобой стряслось, Томми? Ты ведь, по-моему, хотел повеселиться?
– Я и хочу, – возразил Ретерер. – Но разве нельзя веселиться, пока не вылакаешь все, что только найдется выпить? Сегодня я хочу быть трезвым, не хочу больше получать выговоры по утрам, и не получу, если буду понимать, что делаю. В прошлый раз я насилу выполз на работу.
– Верно! – поддержал Артур Кинселла. – Я тоже не хочу напиваться так, чтоб терять голову. Но пока еще рано об этом беспокоиться.
– А ты, Хигби? – обратился Хегленд к глазастому пареньку.
– Мне тоже манхэттенского, – сказал тот и, взглянув на официанта, стоявшего рядом, спросил: – Как делишки, Дэннис?
– Не могу пожаловаться, – ответил официант. – Последние дни совсем хорошо. А как дела в отеле?
– Прекрасно, прекрасно, – весело ответил Хигби, изучая меню.
– А ты, Грифитс? Что ты будешь пить? – спросил Хегленд.
Он был избран церемониймейстером, чтобы следить за выполнением заказов, заплатить по счету, дать чаевые, и теперь исполнял свою роль.
– Кто? Я? О, я… – воскликнул Клайд, немало смущенный этим вопросом.
Ведь он еще никогда до этой минуты не прикасался к чему-либо крепче кофе или мороженого с содовой водой и теперь был немного испуган веселой развязностью, с какою остальные заказывали коктейли и виски. Конечно, он не может зайти так далеко… однако он давно знал из их разговоров, что в такие вечера все они пьют, и не представлял себе, как можно отстать от остальных. Что они подумают о нем, если он откажется выпить? Попав в эту компанию, он с самого начала старался казаться таким же искушенным светским человеком, как они. И все же он ясно чувствовал за плечами те годы, когда ему непрерывно твердили об ужасах пьянства и дурной компании. В глубине души Клайд давно уже восставал против всех этих текстов и изречений, на которые всегда ссылались его родители, и глубоко презирал за тупость и никчемность оборванную толпу бездельников и неудачников, которых в миссии Грифитсов пытались спасать, – и, однако, теперь он заколебался. Пить или не пить? Он колебался лишь какую-то долю секунды, когда в нем заговорило прошлое, потом сказал:
– Что ж, я… я тоже выпью рейнвейна с сельтерской.
Он понимал, что такой ответ – самый легкий и безопасный. Невинный характер этой смеси – рейнвейна с сельтерской был уже подчеркнут Хеглендом и остальными. И все же Ретерер заказал себе именно рейнвейн, – это обстоятельство, как чувствовал Клайд, делало и его собственный выбор не столь заметным и смешным.
– Что делается! – в притворном отчаянии воскликнул Хегленд. – Он тоже хочет пить рейнвейн с сельтерской! Давайте чего-нибудь придумаем, а то, видать, наша вечеринка кончится к полдесятому.