Американские меридианы
Шрифт:
За ужином, однако, общее настроение переменилось. Прежде, чем приступить к еде, Даниэль сказал, придав своему голосу несколько загадочный оттенок:
– Утром, сразу же после завтрака, мы летим в Лос-Анджелес. По пути нам посчастливится бросить беглый взгляд на Большой Каньон и, возможно, даже полюбоваться его красотами.
– Как же! – возразил Курт. – Станет авиакомпания тешить наше воображение! Максимум, что мы увидим с высоты птичьего полёта, это горы в пелене разорванных облаков.
Тут вмешался Эмилио.
– Твой кузен, вообще-то, не рядовой гражданин, Курт, если ты помнишь. И на его личном самолёте тебе тоже приходилось летать. При чём тут авиакомпания?
– Да, мы летим на частном самолёте, - подтвердил Даниэль, - именно он поможет нам приблизиться к Каньону настолько, что станет возможным увидеть всю его притягательность. Встреча с ним оставит неизгладимое впечатление.
Таис откинулась на спинку стула и чуть улыбнулась. Большой Каньон это, может быть, здорово, но она жаждала встречи с Лос-Анджелесом. Вот где, по расчётам девушки, ждали её неизгладимые впечатления.
Глава 16. «Большой Каньон»
Если смотреть на Большой Каньон глазами геолога – это всего лишь огромный, самый большой на Земле овраг, результат многовековой водной эрозии. Но людям без специального образования этот национальный парк США запоминается, как грандиозный сон. Провал ужасающих размеров, с исполинскими стенами, разлинованный цветными пластами осадочных пород, заполнен беспорядочным скоплением утёсов-останцев, именуемых здесь «храмами». Храмы эти имеют самые причудливые формы и действительно напоминают японские пагоды, старинные башни и купола. Разноликий каменный лабиринт прорезают бегущие по дну каньона красно-коричневые воды Колорадо. Даже укрощённая плотиной, река мчится со скоростью двадцать километров в час, катя по дну огромные валуны и гальку, и неся столько песка и глины, что вода её абсолютно непрозрачна. Миллионы тонн камня унёс поток Колорадо в море, прежде чем образовался Большой Каньон. Сила и мощь водной стихии вызывали невольное уважение, и Эмилио заметил не без почтения:
– Такую «канаву» люди не сумели бы вырыть, если бы даже рыли её всем миром и с первой недели своей истории. Подобные забавы под силу одной лишь природе.
– Я читал, что длина этого колоссального ущелья – более пятисот километров, а глубина достигает тысячи восьмисот метров! – поделился Микио, пряча фотоаппарат в футляр. За тот час, что они кружили над Каньоном, он нащёлкал столько фотографий, что из них можно было бы составить целый альбом, посвящённый зияющей под ними бездне.
Таис пытливо разглядывала из окна их маленького, но сверхкомфортабельного самолёта что-то своё, и, наконец, не выдержала:
– Здесь даже жизни нет, одни каменные скульптуры!
– Это только на первый взгляд, - опередил Даниэля Эмилио, - когда спускаешься ко дну каньона, кое-где по бокам тропинки можно обнаружить кактусы, можжевельник, дубки и небольшие сосны. Совсем же внизу к ним присоединяются агавы, берёзы и ивы.
– Это растительность, а она, как известно, способна пробить даже бетон. Я имела в виду животных.
– О, их полно! – воскликнул Эмилио. – Я бывал на дне ущелья и видел скунса, ящерицу и жёлтых скорпионов. Как-то с приятелями, составившими мне компанию в той поездке, мы обнаружили на песке след горной пумы. Что касается, белок, бурундуков и лисиц – для них в каньоне тоже нашлось местечко. Это ущелье можно назвать своеобразным зоопарком.
Таис подозрительно посмотрела на мужчину.
– Я слышала, как ты совершенно искренне выражал своё восхищение по поводу масштабов каньона, как будто впервые видишь это чудо. А ты, оказывается, здесь уже был.
– И не раз, cara. Облик этого исполинского ущелья поразительно изменчив. Можно десятки раз приходить к каньону и каждый раз видеть его иным, не похожим на прежний. Видишь те пестроцветные полосатые стены? Они постоянно меняют свои оттенки, причём в самой изысканной гамме, от чёрного и пурпурно-коричневого до бледно-розового и голубовато-серого. А вот знойную дымку, окутывающую нас сейчас, я вижу впервые. В ней гигантский провал со всеми его естественными постройками видится мне совершенно другим.
– А нельзя ли спуститься пониже? – попросила Таис Даниэля. – Мне кажется, столько ещё недоступно нашему взору.
Даниэль ответил с сожалением.
– Администрация парка требует проводить полёты на высоте, по крайней мере, шестьсот метров над краем каньона. Но, вполне может быть, что в скором времени этот район вообще закроют для авиации.
– И потеряют кучу прибыли от таких полётов, - ухмыльнулся Курт, - ведь тут каждый день совершается несколько десятков воздушных прогулок. Странно только, что нам до сих пор не встретилось ни одного вертолёта или ещё чего-нибудь в этом роде.
– В одном лишь Курт прав, - согласился Даниэль, - когда говорит о числе машин, кружащих над ущельем ежедневно. Но этот национальный парк сильно страдает от авиации, и особенно много возражений встречают полёты внутри каньона: шум летательных аппаратов беспокоит обитающих здесь зверей и птиц, а вибрация воздуха может привести к окончательному разрушению остатков индейских поселений тысячелетней давности. Никакие доходы не стоят этого.
– А как же американский девиз «Make money»? – вступил в полемику Курт.
– Во всём должна быть мера, - Микио, как истинный бизнесмен, хоть и японский, принялся разъяснять юноше законы коммерции и экологии, - когда всё разрушится и продавать будет нечего, из чего ты будешь «make money»?
Кристиан, сидевший рядом, предпочитал не слушать. Он не отводил глаз от иллюминатора, стараясь увидеть и запомнить всё, чтобы потом в письме дочерям рассказать об этом природном чуде. Как бы он хотел, чтобы Жизель и Катрин увидели своими глазами этот грандиозный исполинский проект планеты Земля! Девочки росли любознательными и впечатлительными; родители всегда поощряли в них эти качества. Что-что, а взгляды на воспитание детей у Кристиана и Элизабет редко расходились. А когда такое случалось, то ненадолго, и впоследствии забывалось. Хороших детей они воспитали. А вот Курту, самоуверенно рассуждающему о ценностях цивилизации, повезло меньше. Когда Даниэль догнал Кристиана у выхода на Ниагарском водопаде, он принялся извиняться за своего кузена, предлагая игнорировать его выходки.
– Ты ведь знаешь, Кристиан, что Курт остался с отцом, когда ему было всего тринадцать. Он так и не смог простить мать, которая стала инициатором развода. А теперь он не может простить тебя: ведь ты – живой пример его боли.
– Прошло столько лет, - возразил тогда Кристиан, - пора бы ему и повзрослеть. Твой кузен образован, Даниэль, наверняка, он читал Луи Ламура. Сей муж полагал – и я полностью присоединяюсь к плодам его размышлений – что до поры человеческую жизнь формирует окружающая среда, наследственность, меняющийся мир; но наступает минута, когда он сам берёт в руки глину, чтобы вылепить жизнь по собственному желанию. Любому под силу сказать: такой я сегодня, таким стану завтра. Пусть Курт уяснит себе это и научится понимать, что на свете не всё так просто.