Американские рассказы и повести в жанре "ужаса" 20-50 годов
Шрифт:
Врачи разошлись во мнениях о том, когда проявилось безумие Варда. Доктор Лайман, бостонская знаменитость, утверждает, что это произошло в 1919 или 1920 году, когда юноша закончил школу Мозеса Брауна, внезапно перешел от изучения истории к оккультным наукам и отказался сдавать выпускные экзамены, утверждая, что занят изысканиями, которые для него гораздо важнее. В пользу его версии говорит резкое изменение привычек Варда, особенно тот факт, что он в то время без устали рылся в городском архиве и искал на старых кладбищах могилу одного из своих предков по имени Джозеф Карвен, погребенного в 1771 году, часть личных бумаг которого Вард, по его собственному признанию, случайно обнаружил в старом квартале Стемперс-Хилл за облицовкой стены ветхого дома в Олни-Корт, где когда-то жил Карвен.
Говоря коротко, зимой 1919–1920 года в характере Чарльза произошли бесспорные перемены: он внезапно прекратил изыскания по истории колониального периода и со всей страстью любителя погрузился в тайны мистических наук, пытаясь постигнуть их как на родине, так и за границей, постоянно возвращаясь к поискам могилы своего отдаленного предка.
Однако доктор Виллет
Виллет уверен, что подлинное безумие пришло в семью Вардов после находки портрета Карвена и старинных документов; после путешествия за границу в далекие затерянные уголки света, где во время совершения тайных обрядов произносились страшные заклинания, на которые откликнулись неведомые силы; после того, как измученный, охваченный страхом юноша написал при неизвестных обстоятельствах отчаянное письмо. Истинное безумие, полагает доктор, началось, когда город поразила эпидемия странного «вампиризма» и целая серия необъяснимых происшествий, наделавших много шума в Потуксете; когда из памяти пациента стало исчезать все, связанное с современной жизнью; когда он лишился голоса, и в организме его возникли незначительные на первый взгляд изменения, позже замеченные всеми.
Со свойственной ему наблюдательностью, Виллет отмечает, что именно в то время у Варда появились особенности, которые могут привидеться только в кошмарном сне; с невольной дрожью в голосе приводит он веские доказательства, подтверждающие слова юноши о находке, сыгравшей роковую роль в его жизни. Прежде всего, двое квалифицированных рабочих, надежные и здравомыслящие люди, видели, как нашли старинные бумаги, принадлежавшие предку Варда. Во-вторых, Чарльз, тогда еще совсем юный, однажды показал доктору документы, в том числе страницу из дневника Карвена, и подлинность их не вызывает никакого сомнения. Сохранилось отверстие в стене, откуда пациент, по его словам, извлек записи, и доктор навсегда запомнил миг, когда бросил на них последний взгляд, окруженный вещами, реальность которых трудно осознать и невозможно доказать. К этому следует добавить странные, полные скрытого смысла совпадения в письмах Орна и Хатчинсона, почерк Карвена, сведения о некоем докторе Аллене, добытые детективами, а также устрашающее послание, составленное угловатым почерком средневекового ученого, обнаруженное доктором Виллетом в кармане, когда он очнулся от забытья после одного рискованного приключения.
Но самым убедительным оказался результат, достигнутый доктором, применившим формулу, которую он получил во время своих изысканий; результат, неопровержимо доказавший подлинность найденных бумаг и их чудовищное значение, хотя сами записи стали нам навеки недоступны.
3.
Чарльз вырос, окруженный атмосферой старины, в которую был так беззаветно влюблен. Осенью 1918 года мальчик поступил на первый курс школы Мозеса Брауна, расположенной неподалеку от его дома, проявив примерное прилежание в военной подготовке, особенно популярной в то время. Старинный главный корпус, возведенный в 1819 году, всегда привлекал юного историка; ему нравился живописный обширный парк, окружавший школу. Он мало бывал на людях, большую часть времени проводил дома, совершал долгие прогулки, прилежно учился и не пропускал военных тренировок. Чарльз не оставлял своих исторических и генеалогических изысканий в городском архиве, мэрии и ратуше, в публичной библиотеке, Атенее, Историческом обществе, библиотеке Джона Картера Брауна и Джона Хея в университете Брауна и в недавно открытой библиотеке Шепли на Бенефит Стрит. Высокий, худощавый, светловолосый мальчик с серьезным взглядом, немного сутулый, одетый с легкой небрежностью — так выглядел Вард в пору своей юности; он производил впечатление не очень привлекательного, но вполне положительного молодого человека.
Его прогулки неизменно превращались в своеобразное путешествие в прошлое, во время которого он с помощью реликвий, оставшихся от былого блеска, воссоздавал картину ушедших веков. Варды жили в большом особняке в георгианском стиле, стоявшем на довольно крутом склоне холма к востоку от реки. Из задних окон флигеля Чарльз мог с головокружительной высоты любоваться стоящими совсем рядом друг с другом шпилями, куполами, остроконечными кровлями и верхними этажами высоких зданий Нижнего города на фоне пурпурных холмов и полей. В этом доме он родился, и няня впервые выкатила его в колясочке из красивого классического портика кирпичного фасада с двойным рядом колонн. Она везла его мимо маленькой белой фермы, построенной два века тому назад и давно уже поглощенной городом, к солидным зданиям колледжей, выстроившимся вдоль респектабельной богатой улицы, где квадратные кирпичные особняки и деревянные дома поменьше с узкими портиками, обрамленными колоннами в дорическом стиле, дремали, отгородившись от мира изобилием цветников и садов.
Его катали и вдоль сонной Конгдон Стрит, расположенной пониже на крутом склоне холма, на восточной стороне которой располагались строения на высоких столбах. Здесь стояли древние маленькие деревянные дома, — разрастаясь, город «карабкался» вверх, — и во время таких прогулок маленький Вард словно открывал для себя колорит старого поселения времен колонизации. Няня любила посидеть на скамейке на Проспект Террас и поболтать с полицейским; одним из первых детских воспоминаний Варда была увиденная с этой огромной, обнесенной заграждением насыпи картина простиравшегося к востоку необъятного моря крыш, куполов, шпилей и дальних холмов, подернутых легкой туманной дымкой, окрашенных в таинственный фиолетовый цвет на фоне горящего красным, пурпурным и золотым огнем апокалипсического заката, подсвеченного странными зелеными лучами. Высокий мраморный купол ратуши выделялся сплошной темной массой, а увенчивавшую его статую, на которую из разорвавшихся черных облаков на пылающем небе падал случайный солнечный луч, окружал фантастический ореол.
Когда Вард подрос, начались бесконечные прогулки; сначала мальчик нетерпеливо тащил за руку няню, потом стал ходить сам, предаваясь мечтательному созерцанию. Он устремлялся наудачу все ниже и ниже по крутому склону, с каждым разом достигая все более древнего и причудливого слоя старого города. В предвкушении новых открытий, недолго колебался, прежде чем спуститься по почти отвесной Дженкс Стрит, где дома ограждены каменной оградой и подъезды прикрывали от солнца навесы в колониальном стиле, до тенистой Бенефит Стрит, где прямо перед ним предстанет деревянный дом — настоящий памятник архитектуры, каждый вход которого окружали пилястры в ионическом стиле, рядом — почти «доисторическое» строение с двускатной крышей, полуразрушенным скотным двором и другими пристройками, необходимыми для фермы, а еще немного поодаль — грандиозный особняк судьи Дюфри с остатками былого георгианского величия. Сейчас все это превратилось в трущобы; но гигантские тополя дарили живительную тень, и мальчик шел к югу, вдоль длинных рядов зданий, возведенных еще до Революции, с высокими трубами в середине и классическими порталами. Они стояли на восточной стороне улицы на высоких фундаментах, к входу вели два марша каменных ступеней, и маленький Вард мог живо представить себе, как выглядели дома, когда улица еще оставалась молодой — он словно видел красные каблуки и пудренные парики прохожих, шагающих по каменной мостовой, теперь совсем стертой.
На западной стороне почти такой же крутой склон, как и наверху, вел к старинной Таун Стрит, которую основатели города провели вдоль берега реки в 1636 году. Здесь его прорезали бесчисленные тропинки, вдоль которых скучились полуразвалившиеся домишки, построенные в незапамятные времена; как ни очарован был ими Чарльз, он долго не осмеливался спуститься в этот древний отвесный лабиринт из страха, что они обернутся видениями или вратами, ведущими к неведомым ужасам. Такому рискованному предприятию он предпочитал прогулку вдоль Бенефит Стрит, где за железной оградой прятался двор церкви Святого Иоанна, вмещавшей в 1761 году Управление колониями, и полуразвалившийся постоялый двор «Золотой мяч», в котором когда-то останавливался Джордж Вашингтон. На Митинг Стрит, — Бывшей Гаол Лейн, затем Кинг Стрит, — он поворачивался к востоку и, задрав голову, рассматривал построенную для облегчения подъема, изгибавшуюся пологой аркой лестницу, в которую переходила дорога; на западе внизу виднелась старая кирпичная школа, а расположенный напротив дом, где печатались «Провиденс Газетт» и «Кантри Джорнел», еще до Революции украшала старинная вывеска с изображением головы Шекспира. Дальше красовалось изысканное здание Первой Баптистской церкви постройки 1775 года, — особую прелесть ему придавали несравненная колокольня, созданная Гиббсом, георгианские кровли и купола. К югу улицы становились намного более ухоженными, появлялись группы небольших особнячков; но давным-давно протоптанные тропинки вели вниз по крутому спуску на запад, где тесно скученные дома с архаичными остроконечными крышами и остовами, демонстрировавшими разные стадии живописного пестрого распада, казались призрачными видениями, а извилистая набережная, вдоль которой они стояли, и старый порт, наверное, еще помнили порок, богатство и нищету славной эпохи колонизации. Здесь были полусгнившие верфи, мутноглазые корабельные фонари и улочки, носящие многозначительные названия Добыча, Слиток, Золотой переулок, Серебряный тупик, Монетный проезд, Дублон, Соверен, Гульден, Доллар, Грош и Цент.
Когда Вард стал немного старше и уже отваживался на более рискованные походы, он иногда спускался в этот рукотворный водоворот покосившихся, готовых рухнуть домишек, сломанных шпангоутов, угрожающе поскрипывающих ступеней, шатающихся перил, сверкающих чернотой лиц и невероятных запахов; он проходил от Саут Мейн до Саут Уотер, забредал в доки, где до сих пор стоят, прижавшись друг к другу бортами, древние пароходы, и возвращался северной дорогой по берегу, мимо построенных в 1816 году складов с крутыми крышами, мимо площади у Большого Моста, на пролетах которого возвышается еще крепкое здание городского рынка. На этой площади он останавливался, впитывая в себя пьянящую красоту старого города, раскинувшегося на востоке в смутной дымке тумана, который прорезали шпили колониальных времен, и подобно Лондону с его храмом Святого Павла, увенчанного массивным куполом новой церкви Кристиан Сайенс. Больше всего ему нравилось приходить сюда перед закатом, когда косые лучи солнца падают на здание рынка, на стройные колокольни и ветхие кровли на холме, окрашивают все в золотые тона, придавая волшебную загадочность сонным верфям, где некогда бросали якорь торговые корабли, приходившие в Провиденс со всего света. Наконец, чувствуя, как после долгого созерцания кружится голова от щемящей любви к этой прекрасной картине, поднимался по склону и уже в сумерках шел домой мимо старой белой церкви, по узким крутым улочкам, где сквозь маленькие окошки и двери, расположенные высоко, над двумя маршами каменных ступеней с перилами кованого чугуна, уже просачивался желтый свет.