Американский детектив
Шрифт:
— Есть какие-то предупреждения, что тело начинает разлагаться?
— О да. Сначала легкое онемение в том боку, который вы обычно не используете. В вашем случае, вы правша, значит, сначала онемеет левый бок.
Когда он совершенно омертвеет, вам станет сложно идти и не будет работать рука, когда вы ослепнете и оглохнете, онемение перекинется на правый бок, и процесс повторится до паралича.
Онемение обычно занимает 48 часов, так что у вас будет много времени, чтобы известить нас, и мы начнем новую пересадку. Иначе вы буквально растаете изнутри в
Мозг умрет последним, и хоть вы не будете чувствовать боль, зато будете осознавать происходящее, пока он тоже не распадется и не исчезнет. Но если вы окажетесь на пересадочной станции до полного паралича, пересадка может быть сделана. В мире есть шесть станций, три из них в Америке.
Роузголд посмотрел на Джейсона, как будто хотел идти, но тот остался сидеть и спросил:
— Девяносто дней — предел?
— Да, если тело эксплуатируется разумно. Не забывайте, созданное тело — живое, и если оно не питается и не отдыхает, то разрушается быстрее.
Джейсон посмотрел в сторону и уставился на руки, как будто они могли ему ответить. Они не ответили, возможно потому, что у него не было больше вопросов.
— Вы готовы? — спросил Роузголд, вставая.
Кивнув, Джейсон тоже встал и сказал:
— Почему нет? Если вы дадите мне сексуальное тело.
На этот раз Роузголд не улыбнулся. Он остался бесстрастным, ответив:
— Оно будет соответствующим.
— Тогда пошли.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Вернувшись в комнату и в новое тело, Джейсон вспоминал трансплантацию, но, как предупреждал Роузголд, не помнил ничего после выхода из офиса. И он переключился на обследование нового тела — узнать, была ли пересадка удачной. Он не знал, потому что боялся посмотреть.
Черт!
Он заставил себя поднять руку и...
Пересадка была удачной!
Он понял это, увидев короткие толстые пальцы на квадратной мускулистой ладони, покрытой смуглой кожей. Прежние были длинными, а цвет — от бледного до розового. Сжав кулак, он смаковал вид перекатывающихся мускулов. По крайней мере, он не стал похож на Роузголда.
Сунув руку под одеяло, он нежно потрогал грудь, улыбнувшись, когда пальцы нащупали мускулы и множество волос, намного больше, чем раньше.
Он рассеяно погладил их, чуть разочарованный тем, что чувствует себя так же. Он не знал, чего ожидал, но...
Вдруг он понял. Нет боли! Впервые за месяцы изматывающая пульсирующая боль, встречающая его каждое утро, пропала. И тошнота, тоже ставшая частью его жизни. Оскалившись, Джейсон решил проверить этот набор клеток, глубоко вдохнул и напряг пресс, как только мог. Это всегда вызывало крутящую боль и кровавую рвоту. Но нет. Нет даже крошечного пузырька.
Он внезапно вскочил, что тоже всегда скручивало живот болью, и не знал, что сказать или думать, когда боли не было. Слов не хватало. Он был писателем, и все же не мог описать восторга. Слова были слишком неопределенными,
Но ими он не был, а подходящих комбинаций букв для верных слов не находил. Как объяснить чувство пробуждения без боли впервые за месяцы? Как объяснить, что само пробуждение было великим чудом? Как описать ощущение спасенного с виселицы в момент, когда опора уже выбита? Или снова рожденного? Он не мог описать даже себе.
Он бросил это, и слезы показали, что он чувствует. Он не стыдился слез и не останавливал их. Он не прятал всхлип, рвущийся из горла, за ним следующий. И следующий. Жалостливые звуки, которые бы вызвали сострадание в любом другом случае. Звуки, которые говорили, насколько ему хорошо.
Всхлипы быстро прекратились, и, сопя, Джейсон встал и пошел к настенному зеркалу, улыбаясь появившемуся мускулистому отражению. Вытерев глаза, он уставился на себя — на Исполнителя. Ему было около 25, и у него не было ни унции жира. Глаза скользнули по широким мощным плечам, тонкой талии, стройным, пропорциональным ногам и остановились на лице с индейскими чертами, увенчанном шапкой курчавых черных волос.
Теперь у него были карие глубоко посаженные глаза, блестевшие на скуластом лице с прямым носом и полными губами. Сквозь темную кожу пробивалась щетина без единой проплешины.
— Комо эстас?
— Буено. — Джейсон ответил машинально, прежде чем понял, что говорит на другом языке, Которого не знал до пересадки.
— Комо эста нуево кьеро? — Роузголд запинался.
— Муй бьен! Маравиллосо! — Джейсон рассмеялся знанию испанского и своему глубокому, резкому голосу, потом сказал по-английски. — Смотрю, вам удалось втиснуть испанский в пересаженные мозги.
— Пересаженное мышление, — поправил Роузголд, добавив, Языки легко добавляются при трансплантации.
— Очевидно, первое мое назначение будет в Южной Америке, — без эмоций заметил Джейсон, возвращаясь к зеркалу. Он был доволен, даже когда увидел, что стал ниже ростом дюймов на 7. И черт с ним. Он мог бы быть карликом, и данное обстоятельство его не волновало.
Глаза остановились на пенисе, и он улыбнулся, как подросток первой поллюции, показав превосходные белые зубы. Как любой шовинист-мужчина, он любовался гениталиями, как вдруг неожиданная и удручающая мысль поразила его.
— Я способен испытывать наслаждение от секса? — спросил он, надеясь, что импотенция не была ещё одним недостатком жизни в созданном теле.
— Да, — ответил Роузголд, — но вы не можете зачать. Вы стерильны.
— О, — пробурчал Джейсон. Он не собирался делать отпрысков, но неспособность все же его раздражала.
— Все тела стерилизованы, — объяснил Роузголд. — Это позволяет предотвратить проблемы.
Роузголд ничего больше не сказал. Ясно было, какие проблемы могут возникнуть, если мужчина обрюхатит нормальную женщину, исчезнет и появится в новом теле, крича: