Американский доктор из России, или история успеха

Голяховский Владимир Юльевич

Маленький пузатый хозяин с крупной дородной хозяйкой были чрезвычайно радушны и не знали, как мне угодить. Собралась вся мешпуха, всем хотелось посидеть со мной за одним столом.

Вкусовые привычки — самые консервативные и стойкие из национальных традиций. Мы с Ириной с самого начала стали есть по-американски, вернее, по рецептам интернациональной нью-йоркской кухни, чтобы полностью адаптироваться к новой жизни и поскорее забыть о старой. Да ведь это и интересно очень — есть разнообразную пищу. И я отвык от чисто русских угощений.

Но у Мишки-одессита мне довелось опять поесть по-русски. Стол так тесно заставили блюдами, что между ними не было свободной щели. Что там только не стояло! Несколько блюд с селедками — соленой, копченой и маринованной, посыпанными колечками репчатого лука; тут же и форшмак; два-три сорта печеночного паштета и коробки со шпротами, сардинами и бычками в томате — любимым рыбным лакомством одесситов. Громадные миски со свекольным винегретом и с салатом «оливье», отварная картошка, источающая парок, а к ней сметана и сливочное масло.

Несколько тарелок с тонко нарезанной русской колбасой разных сортов — вареной, копченой, с мелким жирком, с крупным жирком; ветчина и буженина, куры кусками и под грузинским соусом «сациви»; тут же несколько сортов нарезанного сыра; еще несколько блюд с соленой и копченой рыбой. На разных концах стола вздымались горы черного и белого хлеба, который быстро уничтожался и тут же нарезался свежий. Все подносили и подносили горячие пирожки и беляши. И, конечно, между блюдами торчали бутылки с водкой, вином, «Нарзаном» и «Боржоми»…

Первый тост произнес хозяин, постучав вилкой по бокалу:

— Ша, слушайте сюда, хочу сказать за профессора. Хотите знать, какой это специалист и какой человек? Я вам скажу — у профессора золотые руки и золотой характер. Таких людей больше на свете нет, можете мне поверить.

Если бы не профессор, я не знаю, где бы я теперь был. Я был бы мертвый. Точно мертвый! А я с вами, и я живой. Почему? Потому что меня вылечил профессор. И вот я вам говорю: давайте выпьем за профессора, за его здоровье, за его семью, за здоровье всех в его семье. И смотрите, чтобы не мухлевать, чтобы все выпили до дна.

Потом опять пили за мое здоровье, за здоровье моей жены (очень сокрушаясь, что она не приехала со мной), за здоровье моих детей и внуков (которых еще не было). И каждый раз хозяин призывал: «Не оставляйте зла на дне!», а хозяйка упрашивала всех есть побольше. После закусок подали налитые до краев тарелки с густым борщом. Хозяйка подвигала ко мне тарелку и уговаривала:

— Откушайте борща-то, на мозговых косточках сварен.

Круги желтого жира плавали по поверхности. Борщ заедали тремя сортами пирожков из слоеного теста — с рисом, с капустой и с яйцами. За этим последовали жирные котлеты с гречневой кашей на гарнир. Водка на столе кончилась перед котлетами. Хозяин воскликнул: «Вот это по-одесски: водки, как всегда, не хватило!» — и послал внучку лет двенадцати в винный магазин через дорогу, чтобы принесла еще две бутылки. Я удивился:

— Ей водку не продадут, она слишком мала.

Хозяин подмигнул:

— Для меня продадут — это же Брайтон. Там продавщица — моя троюродная сестра.

После котлет на столе появились три больших торта и крепко заваренный чай. Кто-то включил телевизор и смотрел передачу русского канала, кто-то слушал передачу русского радио, кто-то включил проигрыватель, и все подпевали Утесову: «Как много девушек хороших…» А мне подумалось: правильнее — «как много бабушек…»

Раздался звонок в дверь, хозяйка побежала открывать. Она вернулась растерянная:

— Там какие-то два иностранца что-то спрашивают.

В комнату заглянули два американца и спросили, как им найти такого-то, с которым они случайно встретились в Манхэттене и завязали деловые отношения. Миша живо заинтересовался:

— Какие такие у них с ним дела?

Я переводом постарался смягчить его вопрос. Но Миша громко настаивал:

— Я на Брайтоне всех знаю и скажу им, где он живет, но пусть они сначала скажут, какие у него завелись дела с американцами.

Оказалось, тот человек обещал продать им русскую икону.

— Какую икону?! — вскричал хозяин. — У него никакой иконы нет и быть не может!

— Значит, вы его знаете? — сказал я. — Так дайте им адрес — и все.

— А может, они из американского КГБ? Зачем я буду подводить человека?

Пришедшие показали свои визитные карточки — это были искусствоведы из музея Метрополитен. Миша повертел карточки, будто мог что-то в них понять, и подробно объяснил, когда тот человек бывает дома и где его найти, если дома его нет. Когда за ними закрылась дверь, он сказал:

— Наверное, жулики. В Америке все жулики или бандиты.

— Ну, так уж и все! А на Брайтоне все честные? Тот, с поддельными иконами, честный?

Миша расхохотался:

— Вы бы видели его иконы! На Брайтоне жуликов и бандитов больше, чем во всей остальной Америке. Но это же свои жулики и бандиты — мешпуха!..

Прощаясь, я задал Мише и его жене вопрос:

— Как это вы живете в Америке столько лет, а все у вас только русское: еда русская, музыка русская, газеты русские. Почему?

— А мы в Америку не ходим, — весело отозвалась хозяйка, — нам от Америки ничего не нужно.

Человек из Жмеринки

Жил да был в Америке Человек из Жмеринки. Стали здесь его учить По-английски говорить; Повторял он на ходу «Хау ду ю ду ю ду», — Кошка — «кэт», собака — «дог», Но запомнить он не мог; — «Для чего мне их язык? Я ведь к русскому привык. Только русский мне удобен, А к другим я неспособен». Вот пошел он раз в сабвей, И услышал там «о'кей», Вам «о'кей» — «о'кей»

в ответ. Он решил: «о'кей» — билет». И сказал в окно кассиру; — «Два «окея» пассажиру! Чтоб на вашем на сабвее Прокатиться мне скорее». А кассир ему в момент: — «Сорри, ай донт андерстэнд». — «Что же вам здесь не понятно? «Окей» туда — «окей» обратно». Из окошка в тот же миг Раздается со смешком; — «Сер, вот лэгвидж ду ю спиик?» И пришлось идти пешком. Ног в дороге не жалея, Он доплелся до Бродвея; Магазинов длинный ряд, Все «олрайт» там говорят. Он решил: Бродвей — базар, А «олрайт» — его товар. Попросил у продавщицы: — «Два «олрайта», две вещицы, Да чтоб были первый сорт!» А она: «Вот ду ю вонт?» — «До чего же ум ваш узкий! Как мне с вами говорить? Я же вас прошу по-русски: Два «олрайта» отпустить». И услышал в тот же миг: — «Сер, вот лэгвидж ду ю спик?» Он пошел на Авенью, В ресторане взял меню; Попросил официанта: — «Накорми-ка иммигранта!» — «Ви хэв чикен, миит эпд фиш…» — «Что такое говоришь? Как не быть в Америке От языка в истерике! Дай ты русский мне обед: Борщ и парочку котлет». Вместо этого в момент: — «Сорри, ай донт андерстэнд». Стал в меню он тыкать пальцем: — «Я хочу котлеты с сальцем! Неужель в Америке Нет того, что в Жмеринке?» И услышал в тот же миг: — «Сер, вот лэнгвидж ду ю спиик?» Как он там ни объяснялся, Так голодным и остался. Вдруг он слышит: «хау мач», И решил — футбольный матч. Тут пустил он локти в ход И пробрался сквозь народ, Оказалось, как назло, Что опять не повезло: — «Нас в Америке дурачат! Этот «мач» — «почем» лишь значит». Шел он, шел, затылок скреб, И увидел небоскреб; Посмотрел, прищуря глаз, И сказал себе тотчас: — «Кое что в Америке, Ну почти как в Жмеринке! Только с русским языком Вот никто здесь не знаком; Жалко мне, что все подряд По-английски говорят. Их бы русскому учить, Чтобы с ними говорить»… Он пришел на Брайтон-бич И издал победный клич: — «До чего я, братцы, рад, Снова слышать русский мат!» Вот какой в Америке Человек из Жмеринки.

Это стихотворение я опубликовал в газете «Новое Русское слово», а потом и в интервью в «Вечерней Москве», когда корреспондент газеты просила меня рассказать о своих впечатлениях о жизни русских иммигрантов в Америке. Оно вполне отражает типажи и настроения многих жителей Брайтона.

Мои пациенты-американцы

Американские больные с настороженностью относятся к врачам-иммигрантам. Хотя они знают, что иммигранты сдали здесь экзамены и прошли резидентуру по специальности, но средний американец все равно им не очень доверяет. Во многом это отражает предвзятость к акценту доктора, к его общему культурному уровню и даже к другой расе. Неохотнее всего американец пойдет к китайцу и индусу. Когда я был в резидентуре, со мной работал хирург-китаец с большим опытом. Но больные категорически не желали, чтобы он даже подходил к ним: они плохо понимали, что он им говорил (по правде говоря, я тоже с трудом понимал его английский). Китаец был прекрасный хирург, но только мы, его коллеги, могли это оценить и часто обращались к нему за советом и помощью. Индусы отпугивают американских больных своей темной кожей и демонстративной клановостью — на мужчинах тюрбаны, женщины закутаны в длинные сари; несмотря на образованность, у всех них другой, странный подход к больным, отражающий древнюю культуру лечения. Русские приезжие доктора, если они не учились в американском медицинском институте, тоже у многих не вызывают доверия: сказывается многолетняя изолированность Советского Союза. К тому же среди русских докторов много женщин, а американцы привыкли к мужчинам.