Американский психопат
Шрифт:
— Вверх ногами, глазам не верю, — говорит она. — И давно она так висит?
— Тысячу лет, — шепчу я, оборачиваюсь и подхожу к ней.
— Что? — говорит она, все еще изучая Онику.
— Я говорю: какого хуя ты с Робертом Холлом? — шепчу я.
— Что ты сказал? — она оборачивается ко мне. Как будто в замедленной съемке. Как будто в кино.
Я жду, пока она не увидит пневматический молоток и резиновые перчатки, и кричу в полный голос:
— Какого хуя ты с Робертом Холлом?
Может быть, инстинктивно, может быть, потому, что она запомнила расположение комнат, она с криком бросается к входной двери. Шардоне, выпитое за обедом, притупило ее рефлексы, а вот виски, наоборот, обострило
37
mace — спрей для самозащиты на основе перца
— Сука ты, сука, — а потом понижаю голос и хрипло шепчу ей в ухо: — Ты ебаная пизда.
Наконец, когда я снимаю пальто у нее с головы, она пытается молить меня о пощаде. Адреналин на мгновение перекрывает боль.
— Патрик о господи прекрати пожалуйста о господи прекрати мне больно…
Но боль возвращается, ясное дело, очень сильная боль, — и Бетани снова теряет сознание, ее рвет, и мне приходится держать ей голову, чтобы она не задохнулась. Я снова брызгаю ей в лицо спреем «Mace». Я пытаюсь откусить ее пальцы, которые не прибиты гвоздями, и у меня почти получается с большим пальцем на левой руке — я обглодал его до кости, — а потом я опять, в принципе, уже без надобности, брызгаю ей в лицо спреем. Я снова укрываю ей голову пальто из верблюжьей шерсти, на случай, если она очнется и снова начнет орать, и включаю портативную видеокамеру Sony, чтобы заснять, что будет дальше. Я ставлю камеру на автомат, а сам беру ножницы и разрезаю на Бетани платье, снизу вверх, а когда дохожу до груди, я тыкаю ножницами наугад и совершенно случайно (или, может быть, не случайно) отрезаю ей сосок — через лифчик. Когда я сдираю с нее платье, она опять начинает кричать. Теперь на ней только лифчик, правая чашечка потемнела от крови, и трусики, пропитанные мочой. Но их я оставляю на потом.
Я наклоняюсь над ней и кричу, пытаясь переорать ее вопли:
— Да, кричи, попытайся кричать, кричи…
Я открыл все окна и дверь на балкон, и я стою над ней, и рот у нее открыт, но она уже не кричит, а издает только гортанные хриплые звуки, какие-то даже не человеческие, а животные, которые перемежаются рвотными позывами.
— Кричи, моя сладкая, — говорю я, — кричи. — Я наклоняюсь над ней еще ниже и убираю волосы у нее со лба. — Никому нет дела. Никто тебе не поможет…
Она пытается закричать снова, но теряет сознание и издает только сдавленный стон. Пользуясь ее беспомощным состоянием, я снимаю перчатки, раскрываю ей рот и ножницами вырезаю ее язык. Я без труда достаю его у нее изо рта, и он лежит у меня на ладони, еще теплый и кровоточащий, он кажется меньше, чем когда был у нее во рту, и я швыряю его о стену, он на мгновение прилипает, оставляя на стене алый подтек, и падает на пол с тихим и влажным всхлипом. Изо рта у нее хлещет кровь. И мне приходится держать ей голову, чтобы она не задохнулась. Потом я ебу ее в рот, а когда кончаю и вынимаю член, я снова брызгаю ей в лицо спреем «Mace».
Позже, когда она на короткое время приходит в сознание, я надеваю женскую шляпку, которую мне подарила одна из моих бывших подружек на первом курсе Гарварда.
— Помнишь это? — кричу я, нависая над ней. — И посмотри! — кричу я победно, доставая сигару. — Я по-прежнему курю сигары. Ха! Видишь? Это сигара. — Я прикуриваю, руки у меня все в крови, но они не дрожат, ее лицо — белое до синевы — искажено болью, глаза остекленели от ужаса. Она закрывает их, приоткрывает. Ее жизнь обернулась кошмаром.
— И вот еще что, — кричу я, расхаживая взад-вперед по комнате. — Это не Garrick Anderson. Это костюм от Armani! Giorgio Armani. — Я злорадно умолкаю, а потом наклоняюсь над ней и кричу: — А ты думала, что это Henry Stuart. Господи боже мой. — Я бью ее по лицу и добавляю: — Тупая сука. — Я плюю ей в лицо, но оно все покрыто толстой застывшей коркой «Mace», так что она вряд ли чувствует мой плевок, поэтому я снова брызгаю ее «Mace» и пытаюсь еще раз выебать ее в рот, но не могу кончить и прерываюсь на середине.
ЧЕТВЕРГ
Через некоторое время (на самом деле следующим вечером) мы втроем — Крэйг Макдермотт, Кортни и я — едем в такси в «Nell's» и разговариваем о воде Еviаn. Кортни, в норке от Armani, только что призналась, хихикая, что использует Evian для приготовления кубиков льда, и начинается разговор о минеральной воде. По просьбе Кортни каждый из нас пытается перечислить известные ему марки.
Кортни начинает, при каждом названии загибая один из пальцев.
— Ну, есть Sparcal, Perrier, San Pellegrino, Poland Springs, Calistoga…
Она останавливается, увязнув, и с надеждой смотрит на Макдермотта.
Он вздыхает, потом перечисляет: — Canadian Springs, Canadian Calm, Montclair — тоже канадская, Vittel из Франции, итальянская Crodo…
Он замолкает и задумчиво потирает подбородок, думая об еще одной, потом, как бы с удивлением, объявляет ее. Elan. И хотя кажется, что он вот-вот назовет еще одну, Крэйг впадает в беспросветное молчание.
— Elan? — спрашивает Кортни.
— Это швейцарская вода, — отвечает он.
— А, — произносит она, потом поворачивается ко мне. — Твоя очередь, Патрик.
Я гляжу в окно такси, погруженный в свои мысли, и тишина, вызванная моим молчанием, наполняет меня несказанным ужасом. В оцепенении я монотонно перечисляю:
— Ты забыл Alpenwasser, Down Under, Schat, которая из Ливана, Qubol и Cold Springs…
— Я ее уже называла, — гневно перебивает меня Кортни.
— Нет, — говорю я. — Ты сказала Poland Spring.
— Правда? — бубнит Кортни, дергая Макдермотта за пальто. — Он прав, Крэйг?
— Наверное, — пожимает плечами Макдермотт. — Пожалуй.
— Следует помнить, что надо всегда покупать минеральную воду только в стеклянных бутылках. И не покупать в пластиковых, — зловеще произношу я, а потом жду, когда кто-нибудь из них спросит меня, почему.
— Почему? — в голосе Кортни слышится подлинный интерес.
— Потому что она окисляется, — объясняю я. — Ты же хочешь, что бы она была свежей, без послевкусия.
После долгой паузы, которая скорее приличествовала бы Кортни, Макдермотт, глядя в окно, смущенно признает: