Америкен бой

Рогоза Юрий

— Кто?

И, не дожидаясь ответа, отперла замок, приоткрыв щель на длину цепочки. На площадке стояли два челове­ка с наглыми лицами. Таня обмерла от страха, сразу осознав, кто это и что будет дальше. Она попыталась навалиться на дверь, чтобы вновь захлопнуть ее, но было уже безвозвратно поздно.

Дверь отбросила ее вглубь прихожей, хлипкая цепочка разлетелась на куски, и блатные вошли в квартиру.

Пока один из них снова запирал дверь, второй накло­нился к женщине и, гаденько улыбаясь, потрепал ее по щеке:

— Вот и мы, лялечка. Повеселимся?

Таня попыталась вырваться и это ей почти удалось, только бежать все равно было некуда.

* * *

Примерно в это же время Ник проснулся в своем номере. Голова слегка гудела от выпитого вчера, в одном ухе предательски щелкало. Он проснулся позже обыч­ного, да и вообще из-за мучительного перелета, смены часовых поясов и ужасного вчерашнего дня чувствовал он себя разбитым и измочаленным.

За окном была морось дождя, серость утра и приглу­шенные звуки словно тоже с похмелья проснувшегося через силу города.

Ник, еще лежа, попытался как-то спланировать день. Для начала — как следует привести себя в порядок. За­тем— поменять билет на завтра, а лучше на сегодня же. Надо еще зайти к Тане.

Ник понимал, что разговор с ней, если вообще полу­чится, будет тяжелый. Но, распланировав день до встречи с ней, он уже как бы обладал билетом, хорошо себя чувствовал и трудностей не боялся. Сам не отдавая себе в этом отчета, он не боялся трудностей совершенно по-американски. То есть игнорировал их, почитая за очевид­ное отклонение от нормы. В русской же традиции

труд­ности как раз и являлись нормой и отсутствие их скорее можно было счесть аномалией.

Знакомый с начальными философскими положениями восточных единоборств, Ник не вполне отчетливо ощу­щал, что все его пребывание на родине как-то расчленяет его «я» на две, очень мало похожие друг на друга лич­ности. Подсознательно он чувствовал, что здешняя часть его «я» опасна для заокеанской, она разрушительна и чре­вата потерей равновесия, а потому внутренне

сопротив­лялся ей по мере сил.

Сейчас, после вчерашнего разговора с Пашей, она отступила в тень. Мысль о билете и Деб тоже помогала американскому «я» расправиться, почувствовать свою правоту и единственность. Неприятные воспоминания от­ступали, притворяясь миражами.

Ник, понимая, что с похмельем надо бороться, но ни в коем случае не попадать в ловушку российской тради­ции, а значит методом американского образа здоровой жизни, резко встал с постели и, превозмогая щелчки в ухе, которые на первых порах захватили всю голову, начал отжиматься и проводить ряд силовых упражнений.

Когда тело покрылось холодным потом, а в глазах стали прыгать веселые малиновые зайчики, веселья кото­рых Ник разделить не мог, он отправился в ванную и, поборовшись какое-то время с допотопным смесителем, начал принимать душ.

Тут действительность неожиданно проявила свою благосклонность: из-за неровного напора горячей воды душ оказался контрастным. Ледяные порывы капель сме­нялись дымящимся кипятком, что любого другого чело­века в это хмурое утро вывело бы из себя не раз. Ник же не только постанывал от горячей, но и повизгивал от холодной. И все это из несколько мазохистского удо­вольствия издевательства над собственным телом. Ра­дость пытки завершилась тем, что все трубы стали вдруг чихать, плеваться и, в конце концов, вода кончилась вся с утробным воем унесясь куда-то в неведомую нутрь водопроводной системы.

К счастью, Ник к этому моменту не только смыл с себя мыло, но и почистил зубы.

Он насухо вытерся приятно жестким местным поло­тенцем и голый уселся в возу лотоса. Выровнял дыхание, полуприкрыл глаза и попытался «очистить» чакры, как его учил тренер много лет назад. Это у него никогда не получалось, но сам процесс как-то освежал. Ник даже думал иногда, что чакры на самом деле открываются, просто он не знает, что должен при этом чувствовать. Наконец он достиг полного очищения и некоторое время сидел, сосредоточено расслабляясь.

Сделав еще несколько упражнений из йоги, Ник ре­шил, что с утренними процедурами окончено. Он натянул майку, джинсы, сделал два-три выпада в бое с тенью и решил приготовить себе чай.

Ну, кое-что о России он все-таки помнил и специаль­ное приспособление (чашку с крышкой и проводом) с со­бой на всякий случай взял. Правда, только сегодня у него появилось время относительного досуга, чтобы порадо­вать себя собственной предусмотрительностью.

* * *

Пока Зяма, деловито насвистывая себе под нос и раз­бираясь в проводах, пытался подключить неведомой марки магнитофон в периоде полураспада, Петро, уви­дев, что полуживая от ужаса Таня косо глянула в сторону окна, прытко подскочил к ней и, стоило ей только дер­нуться, схватил ее за волосы, натренированно выкинув другой рукой лезвие опасной бритвы, холодно блесну­вшей в полумраке дождливого утра.

— Спокойно, спокойно, лялечка! Дядя не обидит. Ты нам сейчас скоренько все расскажешь и разбежимся по делам,— чуть шепелявя засипел он Тане в ухо.

Тут в магнитофоне что-то заскрипело и раздались растянутые звуки, идентифицировать которые как какую-то определенную музыку не удавалось. Но Зяма не столь­ко стремился удовлетворить свои скромные меломанские потребности, сколько просто создать шум, за которым не будет слышно возни. А он предполагал по опыту, что возни будет предостаточно.

Когда фокус с магнитофоном удался, Зяма повернул­ся к Тане и своему дружку с видом Тарзана. И, для убедительности образа, глумясь, постучал себя кулаками в выпяченную грудь: