Америкен бой

Рогоза Юрий

Полузакрыв глаза и соединив перед собой пальцы рук, Ник сконцентрировался на солнечном сплетении и мало-помалу оттуда стало разливаться приятное тепло. Уже через несколько минут Ник чувствовал себя отдохну­вшим, сильным и спокойным. Только тогда он подошел к кровати и посмотрел Тане в лицо.

Он подавил в себе ненависть и острое чувство жалости к ней. От него должны были исходить только токи любви и спокойствия, умиротворяющие ее.

Словно почувствовав его присутствие, Таня вдруг при­открыла не скрытый повязкой глаз. Ник чуть подвинулся

к окну и по выражению ее лица понял, что она его узнала.

Запекшиеся губы ее зашевелились, но Нику пришлось наклониться почти вплотную, чтобы услышать прерывис­тый шепот:

 — Хо... Хорошо, что ты... Пришел...

Это было больше похоже даже не на шепот, а на дыхание, в котором с трудом можно было уловить смысл.

— Нужно, чтобы ты... Знал... Я им... Ничего про тебя... Не сказа... Ла...

Ник понимал, что ее просветление мимолетно. Прой­дет еще несколько секунд, и она снова погрузится в забы­тье. Он знал также, что если ему хочется узнать, кто это-сделал, то спрашивать следует именно сейчас. Но еще он знал, что ничего вразумительного Таня сейчас сказать не сможет, а вопрос может вызвать у нее шок — от воспоми­нания о том, что произошло.

Но самое главное,— и Ник поймал себя на этой мыс­ли,— он до сих пор не был уверен, что действительно хочет знать, кто это сделал. Он еще не осознавал, но отчетливо чувствовал, что это знание нарушит его счаст­ливую жизнь, поставит под угрозу его настоящее и буду­щее, потому что, узнав, он должен будет решить, лететь ему ближайшим рейсом в Америку, или остаться и что-то предпринимать.

Раньше он бы не раздумывал и спрашивал бы у Тани, даже рискуя навредить ей. Но раньше, до того, как, пройдя все круги ада, он случайно вынырнул в спокойной тихой и солнечной лагуне американской жизни, ему нече­го было терять, кроме своей жизни. А дорожить ею было глупо — все та же общага, завод, тоска... Не то теперь. Теперь потери были ощутимее. Снова на последнем месте стояла жизнь, конечно, теперь гораздо более ценная, но кроме нее была Деб, был их ребенок...

Таня собралась с силами и, словно подслушав его мысли, зашептала снова:

— Они... Про тебя... Не знают...—Передохнула мгно­вение и продолжила:

— Уезжай отсюда скорее... Я прошу тебя...— И с не­ожиданной силой закончила: — Беги!..

Глаза ее помутнели, и она медленно, все еще глядя на Ника, потеряла сознание.

Дело решило все вместе. То, что Ник и сам хотел бы убежать, и то, что она это чувствовала и сказала об этом. И то чувство, что он попал в «афганистан», который теперь вместо потерянной одновременно с географиче­ской привязкой заглавной буквой, обрел кавычки.

Ник понял, что убежать просто не сможет. Да, он подвергнет риску свою жизнь и жизнь близких людей, но если он убежит сейчас, то он разрушит эту жизнь и себя гораздо скорее и без всякой надежды на победу.

Он коснулся пальцами щеки Тани и почувствовал, как его спокойная, уверенная энергия и сила передались ей Такое случилось с ним впервые, и он с удивлением от­метил, как слабеет, а на коже выступает холодный пот. Таня же стала дышать ровнее, без всхлипов и, кажется, обморок у нее перешел в сон.

Ник отошел от кровати и прислонился к косяку, переводя дыхание. Утер с лица пот и вдруг услышал обостренным слухом топот в. далеком отсюда приемном покое. Этот топот ни с чем не спутаешь: входили люди в сапогах.

«Не до вас сейчас, ребята,— мельком подумал Ник.— Все равно помощи от вас ждать глупо, а неприятности я и сам найду...»

Он, не снимая халата, вышел в коридор и пошел деловой походкой, словно имел какую-то цель, в другую сторону от приемного покоя. Свернул раз, другой, спус­тился по какой-то лестнице и очутился перед запертой дверью.

Но останавливаться теперь было глупо. Он осмотрел висячий замок, державшийся на кривеньких дужках, сжал его в кулаке и резко повернул. Ржавые гвозди легко вылезли из рыхлого дерева, и дверь открылась.

Ник вышел в маленький тенистый палисадник, окру­женный, однако, довольно внушительной стеной старой кирпичной кладки.

. Паниковать не стоило, и бежать так, что бы всем стало заметно, не хотелось, тем более, что у соседнего подъезда грузчики вытаскивали из грузовичка кастрюли с едой для больных.

Ник спокойно повернул за угол, прошел мимо мили­цейского «газика». Они с водителем безразлично взгля­нули друг на друга, и беглец оказался на улице.

* * * 

У Паши было какое-то замершее лицо, когда Ник закончил свой рассказ. Он ни разу не перебил Ника, не задал ни одного вопроса. Просто сидел и слушал. А лицо его в это время как-то заостривалось и каменело. Пару раз Нику казалось, что он зря все это рассказывает. Глядя на волны бледности, которые одна за другой проступали сквозь апоплексически румяное, мясистое лицо калеки,

Ник надеялся только на то, что того выручит привычка к трагическим известиям. Скорее всего ему немало их пришлось выслушать. Поэтому Ник продолжал рассказ ровным голосом и в конце концов как-то очень прозаиче­ски закончил:

— Ну, я и не стал их ждать. Вышел через другую дверь и пришел к тебе.

Некоторое время молчали. Ник закурил и повернулся к окну. В Пашином безмолвии виделось ему и обвинение, и злость на спокойствие, с которым Ник все рассказывал.

— Ну, что ты молчишь? —наконец спросил Ник, все так же отрешенно глядя в окно.

Вместо ответа Паша вдруг как-то страшно завыл и с такой силой ахнул своим немаленьким кулаком по столу, что во все стороны со свистом и звяканьем раз­летелись заготовки для кнопок.

На этом он не остановился и повторил свой удар, отчего-то напомнивший Нику виденную когда:то в дет­стве картину: кран громадным металлическим шаром крушил стену предназначенного под снос дома. Стена тогда рухнула, окутав стройплощадку клубами штука­турной пыли, а сейчас не выдержал стол. Одна из его ножек хрустнула и подломилась.