Амнистия
Шрифт:
Штангиста Кислюка прихватят тепленьким. Возможно, это произойдет уже сегодня ли завтра. И веревочка потянется к Тарасову.
А Локтев… Что ж, он получит свободу и умоет руки. Все складывается прекрасно, как нельзя лучше. Блестяще все складывается. Так и будет. Будет именно так, а не иначе. Но в собственные прогнозы почему-то верилось с трудом.
Какой– то червяк грыз сердце, тревожил душу, оставляя на её дне темную поганую труху. У Смирновой неприятности. Какие именно неприятности? Какие неприятности могут быть у проводницы поезда? Почему об этих неприятностях Тарасов сообщает ему, Локтеву?
Вот, наконец, объявили, что поезд «Санкт-Петербург – Москва» прибыл на четвертую платформу. Локтев спустился вниз, ещё несколько минут постоял под козырьком, ожидая, когда схлынет людская волна. Когда поток пассажиров заметно поредел, он вышел из-под навеса под мелкий дождь, прошагал до конца перрона, пока в хвосте поезда не нашел двенадцатый вагон.
Молодая проводница с веселым улыбчивым лицом, усеянным крупными веснушками, топталась возле вагона, помогая старушке выносить сумки и разборную детскую кроватку. Когда проводница освободилась, Локтев шагнул вперед:
– Здравствуйте. Мне нужно поговорить с одной женщиной. Ее неделю назад перевели на этот поезд, в этот вагон.
– С какой ещё женщиной?
Веселыми глазами проводница глянула на Локтева. Но через мгновение она, поняв, кого именно спрашивает незнакомец, перестала улыбаться, голубые глаза потускнели.
– Мне нужна Лида Смирнова.
– А вы сами кто будете?
Девушка отступила на шаг, прищурилась, стала настороженно разглядывать побитую физиономию Локтева, синяк под глазом, пластырь на рассеченной брови.
Именно в эту короткую секунду Локтев понял, что случилось самое худшее. Самое ужасное. Случилось именно то, о чем он боялся даже подумать. В чем боялся признаться самому себе.
– Я муж её знакомой, – соврал Локтев. – Меня жена прислала к Лиде. На свой день рождения хотела её пригласить. Сегодня вечером собираемся в семейном кругу отметить это дело. Вот жена меня сюда и отправила. С приглашением.
– Понятно.
Девушка изучать физиономию разглядывать Локтева. Ясно, она не поверила ни единому его слову.
– А на это, – он дотронулся пальцем до больной брови, – внимания не обращайте. Ночью с лестницы упал. На даче. Высоко было падать. Хорошо шею не сломал. Сейчас на больничном сижу.
– А я думала, вы из милиции. Или ещё откуда… Значит, вы ничего не знаете?
Локтева начинал раздражать тугодумие проводницы. Дождь усилился, капли тяжело забарабанили по крыше вагона, по длинному козырьку бейсбольной кепки.
– Девушка, я ничего не знаю. И вообще после того, как я упал с этой лестницы, у меня голова кружится, а мозги не соображают. Говорю же: я на больничном. Вы скажите, что с Лидой.
– Пойдемте.
Проводница шагнула в тамбур, но дальше в вагон проходить не стала, остановилась. Локтев шагнул следом и тоже остановился.
– Даже не знаю, как сказать, – девушка поежилась. – Короче, Лиду убили во время прошлого рейса в Питер.
– Убили? – переспросил Локтев.
– Вы после того, как с лестницы упали, и слышите плохо?
К проводнице уже возвращалось её всегдашнее веселое настроение.
– Лида в Москве посадила без билета двух мужиков. Может, подработать хотела, А может, это её знакомые. Эти двое сидели в служебном купе. Когда они вышли, никто не знает. В Твери в купе стали пассажиры стучаться. А дверь заперта. Уже от Твери давно отъехали, а Лида все не открывает. Позвали бригадира, от и отпер купе своим ключом. А она уже холодная.
Девушка всхлипнула. Локтев вытащил сигареты и закурил. Оказывается, на языке Тарасова слово «неприятности» имеет совсем другое, не совсем обычное значение.
– А меня теперь, после того, что с Лидой случилось, в её вагон перевели. Теперь здесь никто работать не хочет, в этом вагоне проклятом. Вот меня и перевели сюда. Как самую молодую. Как дуру последнюю. Я так здесь боюсь. Спать не могу. В купе этом не могу сидеть. Уж несколько раз помыла купе с порошком. А, кажется, кровь не вся отошла.
Табачный дым горчил, в горле першило, Локтев выбросил сигарету.
– Ее застрелили?
– Нет. Что с ней сделали, сказать страшно. Знаю только, что ей вырезали нижнюю челюсть. И глаз у неё тоже не было. Все купе в крови. Даже потолок. Приходили из транспортной прокуратуры, из милиции. Тело в морг увезли. Там, в Питере. Так даже они, милиционеры, смотреть не могли, отворачивались. Из её головы торчала рукоятка кухонного ножа.
– И пассажиры ничего не слышали? Ну, её криков?
– Не слышали. Все тихо было. Может, ей рот заклеили. А может, она уже мертвая была, когда её всю бритвой изрезали.
– А вы сами видели тех людей, что сели к ней в купе?
– Мельком, вот тут, на перроне. Одного со спины. Обычный мужчина, темные волосы, куртка кожаная короткая. А другой приметный – здоровый такой бугай. Тоже в кожаной куртке.
Локтев полез за пазуху, вытащил из нагрудного кармана рубашки фотографию Кислюка и показал её проводнице.
– Не этот?
– Кажется, он, – девушка, разглядывая снимок, прищурилась. – Точно, этот. Только на фотографии он моложе. А так – он. Вот вы какой. Обманщик. Сказали, что не из милиции. Что вы муж подруги. Что с лестницы упали.
В эту секунду Локтев решил, что сладкая ложь лучше горькой правды.
– Что ж, по-вашему, милиционеры не люди? – улыбнулся он. – Не имеют права с лестницы упасть?
– Падайте на здоровье, – в ответ улыбнулась проводница. – Но зачем людей обманывать? Мне от милиции скрывать нечего. Скажите, а теперь его найдут? Ну, этого, который на вашей фотографии?
– Теперь найдут, – уверенно ответил Локтев. – Теперь обязательно найдут.
Он поблагодарил девушку, вышел из вагона и, сжимая в карманах кулаки, зашагал к метро. Дождь припустил с новой силой. Небо в клочковатых облаках сделалось совсем низким, в лужах плавали водяные пузыри.