Амулет воинов пустыни
Шрифт:
— Да, пора наконец использовать грубую силу, — подал голос Тарик. — Только нельзя допустить, чтобы джерма утонула прямо возле берега. Поэтому я отведу ее на середину реки. Топить корабль в другом месте смысла не имеет.
— Слушаюсь, капитан! — улыбаясь, ответил Мак-Айвор и начал спускаться в трюм.
Четверть часа спустя Мак-Айвор, Герольт и Морис оттолкнули «Фахиту» от берега. Теперь на джерме с уже пробитым дном оставался один Тарик. Он вывел быстро оседавший корабль на глубокую воду, дождался, когда вода начала бить фонтаном из открытого на палубе люка, а затем прыгнул за борт. Уже выходя из воды, Тарик оглянулся. Нил поглотил корабль.
Нагруженные оружием и пожитками, уместившимися в двух узлах, беглецы вышли на дорогу. Она вела в обширную и плодородную котловину Аль-Фаюма. А за ней начиналось бескрайнее море песков.
Герольту становилось не по себе, когда он пытался представить себе дорогу в Магриб, к берегу Средиземного моря.
Станет ли их путь, проложенный через раскаленное безжизненное пространство, дорогой к свободе?
Часть вторая
ЧЕРЕЗ ПУСТЫНЮ
1
Высокие финиковые пальмы подступали к каменной стене, окружавшей подворье Абдаллаха Заваки. Когда Герольт вошел в рощу, деревья уже отбрасывали длинные вечерние тени. Погрузившись в мысли, он шел по тропе, врезавшейся в плантацию с ее северного края, а затем подбиравшейся к склонам холма, на которых феллахи выращивали виноград. Такими холмами начиналась цепь уступчатых, довольно крутых гор Джебель Катрани, проходившая недалеко от берега реки. Она окружала овальную котловину Аль-Фаюм с его деревнями и длинным, вытянутым к северу озером Карун. Горная цепь широкой серповидной дугой отсекала котловину от окрестностей, и на западе ее последние звенья терялись в пустыне.
Подойдя к краю рощи, Герольт услышал знакомые голоса и остановился. За деревьями он увидел Мориса и Беатрису, которые сидели у подножия холма. Девушка, одетая в простой наряд из голубой ткани, смеялась над тем, что ей только что сказал француз. Платок Беатрисы был спущен с ее головы и лежал на плечах.
До Герольта донеслись лишь обрывки фраз, ибо кроны шелестевших пальм раскачивал ветер, дувший со стороны Джебель Катрани.
— …тогда я смогла бы поверить вам, Морис.
— …не отрицая вашей прелести… Ваши волосы скоро опять будут поражать своей красотой…
Беатриса покраснела и бросила на Мориса кокетливый взгляд.
— Если бы вы знали, как хорошо мне… родственную душу… никто лучше вас не знает… утешили в это трудное время… и мое сердце с надеждой…
Восстановить слова, унесенные ветром, Герольту было нетрудно. И внезапно он ощутил в груди укол зависти: до чего же легко Морис обращался с этой очаровательной девушкой, смотревшей на него влюбленными глазами! Да, так смотреть можно только на любимого.
Но в тот же миг Герольт устыдился и своей невольной роли соглядатая, и своей зависти. Ему, наоборот, следовало радоваться. Морис заботился о девушке, отвлекал ее от грустных мыслей в дни тягостного ожидания. Ведь при всех достоинствах, которыми, без сомнения, обладала Беатриса Гранвиль, у нее полностью отсутствовали терпение и стойкость, чего нельзя было сказать о ее младшей сестре Элоизе. Неизбежные лишения маленькая девочка переносила настолько мужественно, что о ее присутствии можно было просто забыть. Беатриса же постоянно брюзжала и жаловалась на условия деревенского быта, на однообразную пищу и на тяготы предстоящего путешествия через пустыню, Когда же Беатрисе удавалось скрыть плохое настроение и жалобы девушки умолкали, на лице ее все равно были написаны жалость к себе и недовольство судьбой.
Герольт повернулся и пошел обратно. Морис сам должен решать, насколько безобидны заигрывания с Беатрисой для него самого и для его братьев по ордену. Такое поведение было свойственно французу — в присутствии милой женщины он не мог не применять своего обаяния и искусства обольщения. Да и вообще, почему он, Герольт, ломает себе голову над нравственным обликом Мориса? Ему и без того было о чем задуматься.
С того утреннего часа, когда они вошли во двор Абдаллаха Заваки, минуло одиннадцать долгих дней. Феллах без малейших промедлений принял их и оказался в высшей степени гостеприимным хозяином. Этим рыцари были обязаны Джамалу, которого во время ночного марша с берега Нила в Аль-Фаюм они попеременно несли на руках.
Друзья были потрясены словами Абдаллаха Заваки, коренастого мужчины среднего возраста, который при виде своего друга-кочевника заговорил со смесью радости и удивления в голосе:
— Шейх Салехи? Клянусь бородой пророка, это действительно ты! Да будет благословен Аллах, после стольких лет ты снова почтил меня своим приходом! Но в каком же страшном виде он привел тебя ко мне! Что с тобой случилось? Скорее заходите в дом и уложите его в постель!
Джамал не рассказал рыцарям о том, что был шейхом и предводителем своего племени.
Абдаллах настоял на том, чтобы гости заняли его жилище — простой глинобитный дом с единственной комнатой и одним узким окошком. Тем же утром он велел своей жене, широкобедрой круглолицей Фатиме, вместе с четырьмя детьми отправиться к родителям, проживавшим на другой стороне озера в Мединет Аль-Фаюм — крупнейшем поселении оазиса.
Джамал приходил в себя на удивление быстро. Он родился и вырос в суровых условиях пустыни, и закалка делала свое дело. Уже через два дня бедуин мог вставать и без посторонней помощи выходить во двор. А уже через неделю, глядя на него, было трудно представить бессильное, изможденное существо, которое рыцари вызволили из подвала эмира.
Однако о столь же скором уходе в пустыню нечего было и думать. Тем не менее уже со второй недели пребывания в деревне Джамал начал приготовления к путешествию. В этом ему помогал Абдаллах. Ни одного из верблюдов, которых торговцы Аль-Фаюма расхваливали на все лады, Джамал не купил.
— Они непригодны для дороги, которую мы должны пройти, — говорил рыцарям бедуин. Торговцев, которые пытались заверить их в обратном, Джамал называл презрительным словом «харамия», что означало «шайка». — Все эти верблюды с рождения жили на пастбищах. Ни один из них не отучен от питья в полную глотку.
— Что это значит? — поинтересовался Морис.
— Верблюд, который от этого не отучен, сможет обходиться без воды не больше трех дней, — объяснил бедуин. — Этого достаточно для каравана, который каждые два дня будет встречать на своем пути оазисы или колодцы. Но тому, кто собрался в Ливийскую пустыню, нужны животные, способные обходиться без воды по десять дней и дольше. Чтобы приучить верблюдов к этому, их надо забрать с пастбища и специально готовить. Обычно это начинают делать за четыре недели до похода через пустыню. Лишь в ночь накануне выхода им дают напиться вволю, чтобы они набрали в себя как можно больше воды. И чем медленнее они пьют, тем больше воды набирают. Опытный бедуин поит верблюдов в течение многих часов. Нет, на верблюдах, которых я видел, мы никогда не доберемся до Дарб эль-Арбайяна.