Ана Пауча
Шрифт:
Вдруг Ана замирает. Она чувствует, что кто-то смотрит на нее, подстерегает. Она оборачивается. Два глаза устремлены на нее, один из них белый. Собака. Левое ухо разорвано, облезлый хвост. Да и не только хвост. Лысые пятна на ее шерсти всюду. Роняя слюну, собака осторожно приближается. Она хромает. Да на нее обрушились все болезни! Ане Пауче жаль ее. Еще одна несчастная.
Животина пытается схватить узелок старой женщины и удрать с ним, но делает это как-то неуверенно, словно плохо заведенная игрушка. Ана, твой сдобный, очень сладкий хлебец с миндалем и анисом, твое пирожное, единственное богатство,
Старая женщина молча бросается на старую собаку. Понимая, что борьба идет не на живот, а на смерть, сцепившись клубком, сплетя два усилия и две усталости, они без единого звука борются, словно две воительницы.
Выплевывая кровь и клоки собачьей шерсти, Ана Пауча завладевает наконец своим узелком. Не спуская глаз с противника, она прижимает узелок к вздымающейся груди. И разом успокаивается, поняв, что эта несчастная собака не враг ей. Она похожа на нее, Ану Паучу, она борется за жизнь.
Старая собака не уходит. Вяло помахивая своим крысиным хвостом, она, кажется, даже просит прощения. Старая женщина смотрит на собаку, вдруг обомлев от всех ее болячек, от этих бьющихся в глаза признаков голода. Она достает ломоть хлеба, сало, ножик. Делит хлеб и сало пополам, одну половину протягивает собаке, другую ест сама.
Собака жадно проглатывает свою долю и ищет упавшие в траву крошки. Ана Пауча одевается. Обе они выпивают по нескольку глотков воды из ручья и вместе уходят.
4
Обе уже на краю могилы, они идут рядом, украдкой поглядывая друг на друга, чтобы приободрить себя присутствием спутника, останавливаясь у входа в туннель или в тени моста, чтобы перевести дух, деля пополам дорогу и нищету. Старая женщина и старая собака.
Иногда Ана Пауча в страхе замирает на месте, бросает на землю узелок, шарит рукой под черными юбками и вытаскивает свои жалкие гроши. Пересчитывает их. Они просто тают, ее сбережения. Но где же он, этот далекий чертов Север? Сколько дней, месяцев потребуется ей, чтобы дойти до него? Дойти живой?
По ночам, словно бродяги, они обходят стороной деревни. Днем, почуяв присутствие людей, спускаются с полотна железной дороги, переходят на другую сторону насыпи. Дети (эти благословенные господом существа) всегда готовы травить собаку. Они дразнят ее шелудивой, да-да, шелудивой сукой, швыряют в нее камнями и палками, науськивают огромных раскормленных псов, которые охраняют фермы и помещичьи дома-замки, огромных псов, добровольных поборников геноцида, специально выдрессированных для этого на псарнях Гристапо.
Ану Паучу тоже не обошла вниманием конная жандармерия (ее представителей из-за их треуголок прозвали рогоносцами). Ей пришлось объяснять им, что она идет на Север, в тюрьму города Х., повидать своего малыша.
— Сколько ему лет, твоему малышу?
Ана Пауча уже и сама не знает. Война застала его совсем мальчиком. Не больше семнадцати ему было. Она вспоминает, что, не будь в начале войны специального указа о призыве несовершеннолетних, ее малыша и не мобилизовали бы.
— За что его осудили? За какое преступление?
Об этом Ана Пауча ничего не знает. Когда кончилась война, он числился пропавшем без вести. А потом объявился в тюрьме города Х., приговоренный к пожизненному заключению.
— Красная сволочь, вот уж поистине сорная трава! Но почему ты не поехала поездом? Все путешествие заняло бы у тебя всего два дня!
— У меня нет таких денег!
— Могла бы походатайствовать о льготном тарифе. Что бы там ни было, а ты имеешь на это право. Ты бедная.
Ана Пауча не знает, никогда не знала, что значит иметь какое-то право. Да она вовсе и не хочет его иметь. Больше в этом не нуждается. А вот чего она хочет (сама того ясно не сознавая), так это шаг за шагом пройти всю страну с Юга на Север, чтобы эта недостойная земля, которая породила на свет убийц ее мужчин, узнала бы наконец, что она Ана Пауча, существует, что она покинула свое логово, где таилась столько лет, и идет — черное пятно — к смерти. Не сгибаясь. На своих ногах.
На рассвете, у околицы другой деревни, два конных жандарма (они не теряют времени на бесполезный сон) опять подзывают Ану Паучу, желая удостовериться, сделана ли ее собаке, как положена прививка. Ана оторопело смотрит на них. Собаке — прививка? Собака рождается, вырастает и умирает. Пока она жива, вы ее кормите, она сторожит ваш дом. Или сопровождает вас. Вот и все, точка. Не вести же собаку в больницу! Да и потом, как узнаешь, болит ли у нее голова, мучат ли ее колики в желудке? Собаки не нуждаются в термометрах. Ни в повитухах. Собака — она и есть собака. Сама о себе позаботится.
— Так сделана ей прививка против бешенства или нет?
— Но она не бешеная! Она, бедняжка, еле ноги волочит. Мне даже приходится порой останавливаться, чтобы дать ей передохнуть. А ведь я и сама едва тащусь!
— Ей нужно сделать прививку в ближайшем же пункте, и пусть вам выдадут справку. Идите к ветеринару. Выводить собак без справки о прививке — правонарушение, которое подпадает под закон о борьбе с терроризмом. Собака может накинуться и покусать кого-нибудь например, мэра или жандармов! Заразить их бешенством. Ведь для этого достаточно небольшой ранки от укуса. Бабушка, вы наивны, вы не знаете, до чего в наши дни могут дойти красные. Я не хочу ничего сказать про вас, нам надо смотреть в оба.
Ана Пауча говорит да, она обязательно все сделает, она не хочет, чтобы ее собака покусала представителей власти, а сама она всего-навсего несчастная бесхитростная старуха. В конце концов жандармы рысью удаляются.
Ана Пауча оглядывает свою собаку. Внимательно. С новой искрой интереса. Неужели эта тварь — орудие убийства?
— Скажи, ты не бешеная?
Собака поднимает одно ухо, она удивлена. Она не привыкла к тому, чтобы ее молчаливая спутница, которая утром и вечером отрезает ей ломоть хлеба и кусочек сала, произнося всего-навсего два слова: «На, ешь!», обращалась к ней с вопросом. Этой собаке с бельмом на глазу начинает казаться, что в ней уже видят добрую приятельницу. Она тихонько виляет хвостом, не зная, до какой степени ей дозволено проявлять свою дружбу. Ана говорит: