Анахрон. Книга первая
Шрифт:
Сигизмунд со значением постучал по фигуре пальцем. Лантхильда покивала. Да, мол. Это — я.
Следующий рисунок изображал безобразную пьяную драку. В одном из дерущихся Сигизмунд без труда опознал брозара. Брозар был запечатлен как раз в тот момент, когда ему в торец заезжал другой звероподобный персонаж. Откуда-то издалека с колом бежал Аттила. Вдали виднелся хуз.
Лантхильда захихикала и стала придвигать этот рисунок поближе к Сигизмунду. Видимо, считала его несомненной творческой удачей.
Гордясь тем, что уже неплохо разбирается в многочисленной
— Бойфренд твой, стало быть, — определил Сигизмунд. Смотри ты, попривык уже к сложной фонетике гнусавой девкиной речи.
Но Лантхильда тут же огорошила его. Оказывается, Вавила — фрийондс брозарис. Братянин дружок, стало быть. Оттягиваются парни в полный рост. Веселая там у них жизнь, в таежном тупике.
Имелось также изображение Лантхильды, доящей корову. Чистый Пикассо. В этом рисунке явственно был виден девкин врожденный художественный талант. Корова стояла, немного повернув голову, и косила на девку озорным глазом. В подойник лились толстые струи молока. Сигизмунд вдруг вспомнил ту бледную немочь, которой отпаивал болящую. Разом понятно стало, почему она кислые рожи корчила…
Ну, развела абстракционизм! А еще говорят, в таежных тупиках ни кубистов, ни конструктивистов не ценят. Сигизмунд долго вертел следующий листок, и так и эдак, всматривался. Ничего понять не мог.
Краснея, Лантхильда развернула листок “правильно”. Там, насколько разглядел, наконец, Сигизмунд, была изображена сама девка. Сидела, скорчившись, в каком-то тесном, темном, мрачном помещении. Вроде застенка. Над девкой в воздухе висели две сковородки.
Наконец Сигизмунд сообразил, что на рисунке изображен гараж. Сковородки, выходит, — фары его родимой “единички”. Сигизмунд даже обиделся. Конструктивизм конструктивизмом, но надо хотя бы вежливость соблюдать!
— Гараж, — сказал он. Немного сердито.
Она похлопала белесыми ресницами. Повторила:
— Гарахва.
Сигизмунд рукой махнул.
Лантхильда всё объясняла что-то. Горячо так втолковывала. Видимо, пыталась рассказать, как в гараже оказалась. Разволновалась ужасно. Даже слезы в глазах выступили. Вообще, как заметил Сигизмунд, Лантхильда легко краснела и часто вспыхивала. Впечатлительная.
Сигизмунд по руке девку похлопал, чтобы успокоить. Мол, все в порядке.
Та охотно успокоилась. Показала ему еще один опус из жизни социально неблагополучной среды. Изображался человека, находящийся в скотском состоянии. Человек ползал на четвереньках и устрашающе скалился. Зубы были прорисованы с особым тщанием. Сигизмунд без труда опознал старого знакомого.
— Вавила? — спросил он.
Лантхильда гордо кивнула. Вот он каков, мол.
У Сигизмунда на миг мелькнула дикая мысль. А если он, Сигизмунд, вот так скакать будет и зубы скалить, — станет девка им гордиться? Наталья бы точно не одобрила.
Упившегося Вавилу
— Видишь, — назидательно молвил он, — каким кобелю надлежит быть?
Кобель обнюхал рисунок, посмотрел в глаза хозяину, на всякий случай вильнул хвостом. Залег под столом. Вдруг трапезничать сядут, опять крошки посыплются — тут-то кобель и не зевай.
Лантхильда обратила внимание Сигизмунда на собственное изображение. Находилась среди обступивших Вавилу и она, девка. С неизменной лунницей на груди. Веткой какой-то замахивалась. Похоже, Вавилу огреть наладилась.
Последняя картинка была самой странной. Лантхильда сперва отобрать ее норовила, не показать, потом наоборот, усиленно показывать начала. При этом она густо покраснела.
Сигизмунд не без труда узнал в одном из изображенных хмырей себя. По одежде опознал. По свитеру с воротом.
Девка вокруг выплясывала, над ухом сопела — переживала: как он к картинке отнесется.
Был изображен хуз. Хуз был прозрачный, чтобы видно было, как там, внутри, сидит старый хрыч Аттила. Перед Аттилой стоят девка с лунницей на шее и Сигизмунд в свитере. Морда у нарисованного Сигизмунда умильная. Он держит Лантхильду за руку. Другой рукой протягивает что-то Аттиле.
— Это ты, девка, брось, — сказал Сигизмунд строго. — Я не для того с женой разводился… — А потом, любопытства ради, спросил: — А что за хреновину я Аттиле твоему даю, а? Хва, а?
— Хво, — поправила девка. И объяснила: — Оготиви.
Сигизмунд собрал листочки, вручил их Лантхильде всей пачкой и сказал решительно:
— Талант у тебя, девка. Беречь тебя надо, народный ты самородок. Так своему Вавиле и передай.
Она застенчиво забрала свои листочки, унесла их и схоронила где-то в “светелке”.
Сигизмунд сидел на кухне и думал: надо бы ей альбом купить для рисования, что ли. И карандаши. Пусть не скучает, пока он с кошачьими гальюнами разбирается.
А потом вдруг жгучий голод ощутил. Едва не замутило. С утра не жравши. Надо бы еще девку готовке обучить. Опять же, чтоб не скучала.
А девка-то без него ничего не ела, заметил он. Хлеб — и тот не тронула. Ждала. Это его даже растрогало.
Вечером, после ужина, решил Лантхильде радость устроить. Вручил ей большое красное яблоко, усадил рядом с собой на диван и воткнул в видак кассету. Фильм хоть и старый, но до сих пор любимый — “Плоть и кровь”.
На экране бурно резвился Рутгер Хауэр.
Воистину, сегодня день сюрпризов! Едва только показался Хауэр, как Лантхильда вся напряглась. Подалась вперед, потом подскочила к телевизору, прищурилась и стала водить носом по экрану. То так его рассматривала, то эдак.