Анализ фреймов. Эссе об организации повседневного опыта

Гофман Ирвинг

Теперь рассмотрим эксплуататорские фабрикации, при которых одна сторона завлекает другую сторону в конструкцию (construction), нанося при этом прямой ущерб ее «частным интересам» или даже интересам общества.

1. Великолепные образцы эксплуататорской фабрикации дает нам сама природа. Наряду с ними эта дама с сомнительной репутацией оснастила организмы (через естественный отбор) великолепными приспособлениями для защиты и нападения: маскировкой, мимикрией, устрашением [261] . В социальной жизни аналогичным инструментом является фальшивая игра (con game).

261

См., например: Cott Н.В. Adaptive colouration in animals. London: Methuen & Co., 1940; Portmann A. Animal camouflage. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1959; Gallois R. The mask of Medusa. New York: Clarkson N. Potter, 1960.

Я

не собираюсь подробно останавливаться здесь на разнообразии эксплуататорских фабрикаций. Литература об этих конструкциях обширна и хорошо известна. Я хочу только указать на некоторые их отличительные особенности. Ясно, что фабрикации можно подразделить на два вида: на те, где фабрикаторы действуют в рамках, даже в интересах закона (когда следственная бригада выстраивает схему допроса так, чтобы добиться признания), и на те, где закон нарушается, а жертвы могут обратиться с иском в суд. (Наибольшие трудности при классификации вызывают, понятное дело, шпионские заговоры, имеющие смешанное происхождение, поскольку они законны с точки зрения нанимателя агента и незаконны с точки зрения тех, против кого он действовал. Как и в случае благонамеренных фабрикаций, можно различать обманы, направленные на одного-двух человек, и те, объектом которых становится широкая публика. Биржевые махинации относятся к последнему подвиду [262] .)

262

См., например: Cowles V. The Great Swindle. New York: Harper & Brothers, 1960.

В отличие от благонамеренных эксплуататорские фабрикации могут повлечь такое же уголовное или гражданское преследование, какому подвергаются за мошенничество на доверии, недоброкачественную рекламу, неверную маркировку или шулерство. Интересно было бы объяснить, почему одна коммерческая деятельность преследуется законом, а другая, в такой же мере искажающая действительность, не преследуется, но рассмотрение этого ведет к сложным правовым проблемам, решить которые я даже не могу надеяться. Некоторые виды деятельности, против которых выступает Бюро по улучшению бизнеса [263] , не одобряются и Федеральной торговой комиссией, а некоторые — наоборот. Определенные виды деятельности, считающиеся преступными, активно не преследуются в судебном порядке. Например, искусство «следопыта» находить домашний адрес, место работы или банковские счета необщительных должников вынуждает прибегать к фабрикации при вхождении в контакт с людьми. К должнику могут подойти с вопросником и письмом от учреждения, название которого звучит как название правительственного органа; для убедительности обмана на письме будет изображен американский герб и обратный адрес «Вашингтон, округ Колумбия» [264] . В случае жалобы подобное надувательство, без сомнения, может стать основанием для судебного иска и обвинения в мошенничестве. Противозаконное действие совершают те, кто представляется по телефону как служащие правительственного учреждения. А вот если «следопыт» ведет поиск по телефону, заявляя, что отбирает участников для телевизионного шоу, проводит маркетинговое исследование или изучает политику страхования, смело может говорить, что прибегает к невинным профессиональным уловкам, цель которых, между прочим, состоит в справедливом взыскании долгов. Во всех этих почтовых и телефонных методах явно присутствуют фабрикации, но только некоторые из них выходят за рамки закона.

263

Better Business Bureau — аналог Общества по защите прав потребителей. — Прим. ред.

264

Brenton М. The privacy invaders. New York: Crest Reprints, 1964. p. 29–30.

2. Известно, что вмешательство в личные дела (containment) ухудшает взаимоотношения. Возьмем пример из текста личного письма.

Дорогая Эбби, временами со мной случаются потрясения, но не такие, какое я испытала, когда обнаружила в сумочках обеих моих дочерей противозачаточные таблетки. Одной из них двадцать один год, она помолвлена, второй девятнадцать, она спокойная, уравновешенная девушка.

Я не устроила сцену, не рассказала их отцу. Возможно, он выгнал бы их из дома. Я чувствую себя совершенно измученной.

Я рассказала девочкам о своем открытии, и обе они смутились. Я не стала читать им проповедей, а просто сказала, что они обе дуры. Конечно, они сказали, что это обычное дело в наши дни. Так ли, Эбби?

Я не могу наказывать их, отключать телефон или не пускать на свидания. Что мне делать? [265]

265

The Evening Bulletin (Philadelphia). 1971. July 22.

Сеть обмана, столь характерную для фабрикации, можно обнаружить в собственном доме. Когда человек

сообщает другому об открытии, подрывающем к нему доверие, ему, в конце концов, приходится раскрыть способ получения информации, а это раскрытие, в свою очередь, может подорвать то доверие, на котором строились его отношения с дискредитируемым. В данной истории матери пришлось признаться, что она рылась в сумочках дочерей. Далее, когда человек сообщает другим уличающие их факты, он, по существу, независимо от своего желания вступает с ними в коалицию обмана, если не раскрывает эту новость всем заинтересованным сторонам. В нашем случае родительская солидарность между отцом и матерью девушек была несколько подорвана.

В этой истории есть еще один аспект. Обнаружение таблеток, естественно, означает открытие факта добрачных сексуальных отношений, а это значит, что всякие, какие только можно предположить, демонстрации девственности перед матерью были бы ложью. Но сегодня это предположение мало что скажет о том, что именно демонстрировали дочери своей матери, и тогда ничего существенного не было подорвано, за исключением, конечно, представления матери о своих дочерях. Но если мать думает, что ее дочери откровенны и честны с ней во всех важных для матери вопросах, тогда ее открытие демонстрирует, что, изображая доверительные отношения с матерью, дочери обманывали ее, в чем и состоит подрыв доверия.

Все это заставляет нас обратиться к понятию фальши.

Молодой человек, имеющий семью, профессию, дом в хорошем районе, принимает по выходным дозу кокаина, каким-то образом его арестовывают, и он предстает перед судом. Он не создавал себе респектабельное положение, чтобы, скажем, продавать наркотики; он был таким до того, как к нему попал наркотик, еще тогда, когда его моральный облик мог бы служить точным показателем его социальных качеств, надежным основанием для характеристики человека «по одежке». Однако в момент ареста он скорее всего безошибочно почувствует, что закон будет смотреть на его респектабельный внешний вид как на притворство, фальшь, маскировку, совершенно несовместимую с деянием, в котором он обвиняется, несовместимую с тем, каким он, должно быть, был всегда. Да и он сам может думать точно так же. Таким образом арест может ввергнуть его в смятение и оказать глубокое воздействие на его обычную манеру самопрезентации. Заметим, что теперь наши мысли о «фальши» далеки от конкретного проступка, а скорее устремляются к нашим представлениям о природе человека и о смысле ареста. Именно эти представления отчасти делают прошлое человека беззащитным перед произвольным толкованием, а его самого — перед разоблачением в том, что он все время обманывал других. Если бы мы пришли к заключению, что человек может быть фальшивым в одном отношении и заслуживать уважения во всех остальных, тогда потеряли бы силу чисто драматические основания для недоверия и общественного контроля.

3. Существует неверное представление (однако никогда не высказываемое в открытую), что в конструировании участвуют только две стороны: фабрикатор, который осуществляет манипуляцию, и жертва обмана, чей мир фабрикуют. Однако на самом деле возможна еще одна конструкция, которая обычно, хотя и необязательно, относится к эксплуататорским фабрикациям. Фабрикатор может сконструировать образ второй стороны, чтобы внушить ложные представления о ней третьей стороне. При этом вторую сторону — жертву — вообще можно не вовлекать в деятельность, да этого скорее всего и в самом деле не произойдет. Необходимо только одно: чтобы лицо, выставляемое в неверном свете, не представило третьей стороне убедительного опровержения. Здесь можно говорить о «непрямых» фабрикациях в противоположность «прямым».

Классическим примером является фабрикация улик для ложного обвинения.

Лондон. Вчера суд признал одного из самых закоренелых преступников Лондона психически недееспособным. Одновременно несколько человек были приговорены к тюремному заключению, и более двадцати сотрудников Скотленд-Ярда подвергнуты служебному расследованию.

Сыщик Гарри Челленор был признан на прошлой неделе душевнобольным после того, как суд рассмотрел обвинение против него и трех младших полицейских чинов, которые сфабриковали улики против людей, арестованных прошлым летом [266] .

266

San Francisco Sunday Chronicle. 1964. June 7.

А вот что обнаружилось при проверке деятельности полиции в трех крупнейших американских городах в 1966 году.

Кроме того, наши инспекторы установили, что некоторые полицейские носят даже пистолеты и ножи, конфискованные при обыске граждан; оказалось, что они носят их затем, чтобы при случае, инсценируя необходимость самообороны, оружие можно было подложить на место происшествия [267] .

Другим примером является очаровательная практика посылать вражеским шпионам большие суммы денег за услуги, которых они не выполняли, чтобы создать впечатление, будто они работают на врага.

267

Reiss A.J., Jr. Police brutality: Answers to key questions // Trans-action. July-August. 1968. p. 10; Rubinstein J. City police. New York: Farrar, Straus & Giroux, 1973. p. 388–390.