Аналогичный мир - 2
Шрифт:
— Нет, — тихо ответил Мартин. Громче, чем положено в камере, но за общим гулом сойдёт. — Не могу… Глаза закрою… и вижу… опять всё.
Эркин медленно кивнул. Он тоже заставил себя проснуться, чтобы не увидеть того, что было потом. Знал, что на месте Пупсика увидит Женю. И тогда точно закричит. Распределитель — не Палас, конечно, но кричащих во сне нигде не любят.
Лязгнула дверь, и весь шум как ножом отрезало.
— На оправку. Выходи по одному.
Это все знали. И сразу двинулись к выходу, оставляя куртки и шапки на койках.
— Руки назад. Вперёд марш.
Это
Эркин с наслаждением умылся, потом скинул рубашку и обтёрся до пояса.
— Меченый, охренел? Застудишься!
— А ни хрена! — Эркин прямо на мокрое тело натянул рубашку. — Она тёплая.
Удачно он тогда утром надел свою тёмную, ещё из имения, рубашку. В ней и не мёрзнешь, и не потеешь сильно. Как и в джинсе. Тогда, зимой, он даже после общих ночёвок у костра забирался подальше в заросли, раздевался, обтирался снегом, надевал рубашку, куртку и шёл дальше. И ничего, ни хрена он не застудился.
— Всё. Выходи.
Их привели обратно в камеру. Спать уже не ложились. И как в воду глядели. Стукнуло окошко.
— Подходи по одному.
Миска с кашей, два ломтя тёмного хлеба и кружка с чем-то тёмным и даже слегка дымящимся. Кто-то в коридоре наливал, раскладывал и подавал в окошко. Руки были светлые. Неужто беляк? Ну, ни хрена себе! Но думать об этом некогда и незачем. Ели быстро — что заглотал, то и твоё — рассевшись на нижних койках, кто с кем, кому доверял, понятно. Огрызок попробовал трепыхнуться, но ему сразу с трёх сторон дали по шее, что-то неразборчиво рыкнул Арч, привстали, выглядывая шибко хитрого, Эркин и Губач — и вопрос со жратвой был решён окончательно и бесповоротно. Лопай своё, а в чужую миску не заглядывай.
Грязную — только по названию, кто хлебом, а кто и языком вычищал миски — посуду через окошечко в двери отдали и, сыто отдуваясь, разбрелись по камере. Сегодня точно ни Оврага, ни Пустыря не будет. Все сортировки с утра бывают. Но у русских всё не по-людски.
Лязгнула дверь, и рявкнуло:
— Арч, Аист, Алан. На выход.
Трое названых медленно подошли к двери.
— Куртку… брать, масса? — осторожно спросил Арч.
И вдруг незлой и достаточно громкий, так что все услышали, ответ:
— На допрос с вещами не вызывают.
Дверь захлопнулась, и все бросились к Мартину. Так сортировка или что?
— На допросах и отсортируют, — объяснил Мартин.
— Ага, — сообразил Эркин. — Не щупают, а спрашивают.
Мартин невольно улыбнулся и кивнул. Снова лязгнула дверь.
— Эркин Мороз. На выход.
Сцепив за спиной руки, Эркин шагнул через порог в коридор, не оглянувшись, успев только поймать в спину голос Мартина:
— Удачи тебе.
Шли долго. Непривычно — шаги за спиной, а дубинкой не тычут, только голосом командуют. Переходы, лестницы, повороты… Эркин ничего не запоминал.
— Заходи.
Стол напротив двери. За столом русский, молодой, вряд ли старше него самого, в форме, показывает на столик посередине комнаты.
— Садись сюда.
Эркин осторожно сел. Стол и стул вместе. Сидишь как в клетке. Быстро не вскочишь, не увернёшься, но и из-под тебя не вышибут. Руки за спиной держать неудобно, и он их осторожно положил ладонями вниз на стол. Окрика нет, значит, можно.
— Я лейтенант Орлов. Буду вести твоё дело, — русский улыбается открыто, без затаённой издёвки, и Эркин, на всякий случай осторожно, пробует улыбнуться в ответ. — Сначала мне надо записать полные сведения о тебе. Назови своё полное имя.
Полное — это с отчеством? Наверное, так.
— Эркин Фёдорович Мороз.
Русский, кивая, быстро пишет.
— Год рождения?
— Девяносто шестой, сэр.
Русский поднимает голову.
— Если хочешь, можем говорить по-русски. Ты знаешь русский?
— Да, сэр. Как скажете, сэр.
— Хорошо, — Орлов перешёл на русский. Интересно, насколько велики познания парня? На чужом языке врать сложнее, трудно следить за нюансами. — Место рождения?
— Алабама, — и добавил по-английски: — Я питомничный, сэр.
Так у них и пошло дальше. Сразу на двух языках.
— В Джексонвилле давно?
— С весны.
— А точнее?
— Я не знаю… месяца. Я болел тогда, — про клетку всё же лучше пока не рассказывать. — Было ещё холодно.
— Листвы ещё не было?
— Нет. Я уже на работу ходил, когда листья появились.
— Ясно. И где жил в Джексонвилле?
Эркин замялся. Адрес тогда записала Женя, он даже не спросил.
— Я не знаю, как улица называется.
— В Цветном квартале?
— Нет, сэр, в белом, — как объяснить, чтобы сразу поняли? — Ну, я… — и как в воду прыгнул. Жене он уже не навредит, чего уж тут. — Я у… жены жил. А всем мы говорили, что я койку снимаю. И плачу деньгами, и всю работу по дому делаю.
— Здорово придумали! — искренне восхитился Орлов.
И Эркин невольно улыбнулся в ответ.
— И никто не догадался, не пронюхал?
— Нет, — мотнул головой Эркин. — Её за другое… убили, — он схватил открытым ртом воздух, как от удара, и заставил себя продолжить. — Она… она пыталась вам позвонить. В комендатуру.
Орлов кивал, не отрываясь от письма. Когда Эркин замолчал, поднял голову.
— Здесь есть графа «состав семьи». Давай заполним. У тебя есть кто из родных?
— Жена… была. Убили, — Эркин старался говорить спокойно, вжимая предательски вздрагивающие пальцы в крышку стола. — Брат… был. Убили.
За спиной стукнула дверь. Эркин замолчал, но не обернулся.
— Ну, как дела? — прозвучал весёлый, ненавистно знакомый голос. — Справляешься?
Мимо Эркина к столу прошёл русский в форме. Обернулся. Эркин узнал его и почувствовал, как по спине поползла холодная волна. И увидел, что его тоже узнали.