Аналогичный мир
Шрифт:
— Вот так тебе. Только обозначим. Давай покрышку.
А, это не ему, другому белому. Чёрная плотная ткань плотно прилегает, как приклеивается к коже, закрывая окрашенное место. Белый разглаживает ткань, аккуратно срезая, на его взгляд, лишнее.
— Ну вот, тело мы сделали. Теперь голову.
— Подмышки делать не будешь?
— Нет. Я бы ему и лобок не делал, но по стандарту положено. Ты посмотри, мышцы накачает, проработает… Вся эта волосня только испортит картину. Так голова… Что у нас с головой?
Белый крутит
— Форма неплохая.
— И лицо…
— Сделаем так… Давай основу. Цвет и форму менять не будем. Только длину отрегулируем.
Кисть покрывает его голову мазью, или это краска такая?
— И прядь сделаем. Вот смотри, — несколько новых мазков поверх уже сделанного.
— Не скосил?
— Симметрия неестественна. Пойми, здесь главное иллюзия естественности. Так, покрышку поплотнее. Срежь ему на затылке.
— Не высоко?
— В самый раз. Шея открытая здесь. И брови теперь, — и уже ему. — Не дёргайся, не больно.
Два мазка перечёркивают ему лоб.
— Поправь.
— Зачем. Переносицу оставим, — и опять ему. — Улыбнись.
Он послушно раздвигает губы.
— Ну вот, куда ему сросшиеся. И излома не надо. У него глазница аккуратная. Вот по этой линии и пройдёт. Давай покрышки. И ресницы. Чуть-чуть. Закрой глаза. Вот так. Вот и всё. Пошёл!
Шлепок по ягодицам отправляет его к другому столу. Глаза слиплись, он почти ничего не видит в крохотные щёлочки. И уже другой белый покрывает всё его тело вязкой оранжевой мазью с острым неприятным запахом.
— Руки в стороны, — рычит белый, — ноги шире, пальцы растопырь. Нагнись, — кисть с нажимом проезжает между ног и ягодиц, — глаза закрой, губы сожми…
Лицо покрывает липкая мазь.
— И не открывай глаз, болван. Ослепнешь. Направо. Вперёд. Стой. И стой так, понял?
Тело начинает щипать, колоть как иголками. Везде…
…— И сколько ты так стоял?
— Не знаю. Слышал, падали рядом, кричали, надзиратели ругались. Сам знаешь, что с упавшими делают.
— А то нет!
— Вот и стоял…
…Боль не сильная, но она везде, по всему телу, малейшая попытка пошевелиться только усиливает её. От напряжения дрожат руки, подкашиваются ноги. И каким же облегчением приказ надзирателя.
— Вперёд… налево… вперёд… направо… вперёд… Вниз. Вниз, образина. Пошёл или скину.
Он осторожно спускается по ступенькам в воду. Бассейн? Может, в воде будет легче? Вода по колени, бёдра, грудь, по плечи. Она густая и вязкая.
— Вперёд. Вперёд, не утонешь! — ревёт надзиратель.
— А утонет, туда и дорога, — хохочет кто-то.
Вытянув руки перед собой, он нащупывает ногами дно и идёт, пока не натыкается на что-то.
— Руки опусти! — орёт надзиратель, — вперёд!
А, здесь ещё стоят. Он не один. Уже легче. Кто-то натыкается на него
— Стоять, скоты! А теперь ныряйте!
Он набирает полную грудь воздуха и приседает. Видимо, не с той скоростью, потому что ему помогают окунуться лёгким ударом по голове. Он терпит, пока хватает воздуха, и выпрямляется. Ему дают сделать несколько вздохов и ударом опускают опять под воду. И так раз за разом. Он уже теряет счёт, кружится голова, всё тело зудит и чешется. Но вынырнув в очередной раз, он чувствует, что может разлепить веки. Чуть-чуть, на щёлочку. Но свет режет глаза, и он снова зажмуривается.
— Вперёд, на выход, пошли, скоты, пошли, — ревёт надзиратель.
Натыкаясь друг на друга, скользя, хватаясь друг за друга, они бредут к лестнице, выбираются наверх и по-прежнему вслепую куда-то идут. Но теперь их бьют, вернее, тычут дубинками, загоняя под душ. Тугие струи смывают то ли краску, то ли мазь, ну то, чем их намазали. Только на голове и лобке остались наклейки…
…— Горело всё, будто кожу содрали. Дня через два гореть перестало. Так, пощипывало. А потом и наклейки сами отвалились. И там зудеть начало. А чесаться не моги. Пока не отросли волосы, зудело. Вот и всё. Где наклеили, отросло, на сколько им надо было. И всё.
Андрей передёрнул плечами как от озноба.
— Фу чёрт, и это всех так?
— Кого на той сортировке отобрали, всех. Куда остальных дели, не знаю.
— Они и… ну… девочек так?
— Я не говорил разве? Конечно, так же. Мы там, ну, у визажистов, вместе были.
— У кого? Как ты их назвал?
— Визажисты. Ну, эти белые, что раскрашивали нас.
— Что ещё за хреновина?
— Ну, на сортировке той, когда отобрали нас, кто-то сказал про нас, что этих к визажистам. Я и запомнил. Понимаешь, они больно не делали, но… но не люди мы для них.
— Понимаю, — кивнул Андрей.
— Это не самое страшное, что с нами делали, Андрей. Мы и тогда это знали. Не маленькие. Многие работали уже.
Эркин поворошил поленья.
— А… а зачем это им? — тихо спросил Андрей.
— Клиентки гладких любят, — пожал плечами Эркин, невесело усмехнулся. — Всё для них. А стрижка — надзирателям морока лишняя. Они перетруждаться не любят.
Андрей часто дышит, как после бега, и наконец разряжается руганью. Эркин спокойно пережидает его взрыв. Он что-то устал от этих воспоминаний.
— И это на всю жизнь тебе?
— Спальники живут до двадцати пяти, — Эркин нашёл силы улыбнуться. — Может, через год и отрастёт.
— Ты сам в это не веришь.
— Не верю, — согласился Эркин. — Да и что в том? Я привык. Человек ко всему привыкает.
— Это-то так, — кивает Андрей. — Только жить после этого больно погано.
— Ладно, — Эркин резким взмахом головы отбросил со лба прядь. — Сам напросился слушать. Давай спать.
— Ложись. Я стадо обойду.
— Давай.