Анастасия
Шрифт:
– Галочка, здравствуйте. Вы с приятелями будете в общем зале или в кабинете? А может, господа желают «приват-каюту»?
– Нет, господа желают на сегодня отдельный кабинет, – ответила за всех Галина.
Котообразный метрдотель радостно кивнул, причмокнул губами и подобострастно произнес:
– Следуйте за мной, господа…
Нам пришлось пройти через огромный зал, в котором царил влажный полумрак, и тихо играла музыка. Это было танго. Несколько пар лениво топтались возле площадки с оркестром. В отличие от обычного ресторана, вместо стульев или кресел, здесь повсюду стояли мягкие диваны, на которых дремала разномастная публика. Кто-то из мужчин и женщин откровенно спал, приняв весьма странные позы. По их полуприкрытым векам было видно, что эти люди находились под влиянием какого-то дурмана, ибо некоторые из них бормотали
В воздухе этого зала пахло как-то особенно. Не так, как обычно пахнет в ресторанах. Здесь пахло гашишем и еще чем-то, едва уловимым, кислым и специфическим. Это был особый аромат наркопритона. Много позднее, будучи в Европе, я не раз встречал подобные заведения. И всюду там стоял этот удушливый и печальный аромат порока и флёр вечного сна. Тягостное марево дурмана, тянущего в смертельную бездну. Хотя запах гашиша иногда так напоминает аромат церковного ладана…
Мой цепкий взор ухватил тогда несколько странных пар, которые дремали возле столов с нетронутой едой. Иногда любовники трогательно держали друг друга за руки. Мне особенно запомнилась одна спящая сухопарая, но очень молодая и красивая дама, затянутая в темно-зеленый шелк дорогого платья. Её шляпа с вуалью валялась рядом с ней, на цветастом ковре, а голова женщины была неестественно запрокинута назад, обнажая нежное, почти детское горло. Дама спала, но цвет её воскового лица и тонких длинных пальцев наводил на страшные мысли. В тот же момент мне показалось, что перед нами лежит вовсе не живая женщина, а покойница с заострившимися чертами некогда прекрасного лица.
В глубине зала я увидел еще одну странную пару. Мужчина был раздет до длинной рубашки и портков, а женщина, бесцеремонно задрав юбки, медленно снимала с себя шелковые чулки на подвязках. Опешив от таких непристойностей, я поспешил отвернуться. На многих столах, рядом с тарелками фруктов и бутылками вина, стояли расписные китайские курительные лампы и лежали разномастные пайпы на любой вкус и кошелёк. Рядом с пайпами, на маленьких серебряных подносах, стояли какие-то аптечные флаконы и странные комочки, обернутые в папиросную бумагу. И только позднее я узнал, что это были шарики смоляного чараса.
Пройдя через большой зал, мы очутились в широком коридоре, застланном дорогой ковровой дорожкой. Справа и слева здесь располагались ряды отдельных кабинетов. Метрдотель отомкнул ключом одну из дверей, и ввел нашу компанию в просторную комнату, обустроенную на китайский манер. Вокруг низенького, инкрустированного узорами, полированного столика, возвышались мягкие, обтянутые голубым шелком диваны. На каждом из диванов было множество подушек. У изголовья лежали свернутые в рулон, шерстяные пледы. По стенам комнаты висели огромные веера, расписанные иероглифами и аляповатыми цветами. В стороне возвышалась этажерка, на которой я заметил множество коробочек, флаконов и круглую курительницу, из которой валили клубы ароматного пара. Он пах сандалом, ладаном, миррой и немного камфарой. Свет в комнате был мягким и струился из газового фонаря, висевшего под потолком.
Наверное, господа, я так подробно обо всём этом рассказываю лишь потому, что это был мой первый раз, когда я попробовал курить опиум. Помню, что весь антураж этой пафосной комнаты произвёл на меня какое-то ошеломительное впечатление. Мода на декаданс тогда только входила в круги золотой молодежи обеих столиц. А потому вся обстановка и события тех дней мне казались чем-то мистическим и исполненным какого-то тайного и высокого смысла. Вместе со всеми я потянулся за этой пошлой и дешёвой мишурой и так глупо был в те годы очарован ею.
Я не хочу рассказывать вам всех подробностей того вечера. Скажу только одно, что как не старался, я не мог угнаться за остальными моими приятелями, так как они уже бывали в подобных местах и не раз. Галина более других вела себя в этом кабинете, словно бывалая морфинистка. Она вальяжно упала на диван и, расстегнув ворот узкого платья, открыла нашим взорам небольшую, но пленительную
А далее, поколдовав несколько минут над лампой, китаец вручил каждому из нас по трубке. С важным видом все принялись курить.
Скажу сразу, что в тот самый, первый раз, я вовсе ничего особенного не почувствовал, кроме сильной сонливости. После нескольких затяжек я тут же полетел в сладкий сон. Засыпая, я успел подумать лишь о том, что сейчас уже далеко за полночь, и я просто устал. Я помню, как сделал слабую попытку поцеловать Людочкину руку. И мне тут же почудилось, что мой нос приклеился к её коже. А сама Людочка завертелась пёстрым волчком и унеслась в неведомую даль.
Через несколько часов меня разбудили. Это был Михаил. Он тряс меня за плечо и предлагал расплатиться по счёту. Я огляделся. В комнате оставались лишь мы с Михаилом. Все остальные, по-видимому, ушли. Не было и моей любовницы Людочки. Я даже было обиделся немного, что она ушла, бросив меня одного. Я помню, что Михаил напряженно совал мне под руку счёт. Видимо, он опасался за то, что я не стану оплачивать пребывание всей честной компании в этом злачном местечке. Да, счёт обошелся мне в кругленькую сумму. Но я безусловно всё оплатил, да еще оставил фальшивому китайцу мелочь на чай. Когда Михаил убедился, что я нисколько не возмущен такой высокой ценой, он тут же повеселел. Назад мы возвращались уже не через зал с посетителями – китаец провёл нас через другую дверь, которая выходила на задний двор.
Мы вышли с ним на воздух. Судя по светлеющему небу, на дворе уже стояло ранее утро. Падал первый снег. Его пухлые хлопья медленно покрывали жидкую грязь мостовых. Снег падал и тут же таял. Я помню, что при виде снега мне стало на душе так светло и хорошо, что я с радостью побежал брать извозчика. А Михаил, подняв воротник, пошагал в противоположную сторону.
Недалеко от ворот собственного дома я увидел молодого мужчину в длиннополом пальто и бобровой шапке. Мужчина топтался и смотрел в сторону нашего двора. Что-то в его облике мне показалось знакомым. И вдруг я вскрикнул. Это же Митька! Как я о нём забыл… Я находился в Москве уже более двух недель, а к Мите так и не зашел. Хорош гусь! Мне даже стало совестно от собственной забывчивости. Если бы я рассказал Мите о том, что всё это время у меня пролетело в совсем незнакомой мне компании, то, полагаю, что он бы сильно обиделся.
– Митя, это ты? – крикнул я другу и бросился в его объятия.
В ответ он тоже обнял меня. Он сильно возмужал и изменился, но его взгляд остался всё тем же – мягким и добрым. И светлыми ресницами он моргал точно так же, как и прежде.
– А мне сказали, что ты уже вернулся из Цюриха, – с улыбкой начал он. – Я уже приходил к тебе однажды, но не застал.
– Да? А я, верно, был занят по делам будущей службы, – краснея, врал я.
Мы тут же прошли в дом. И я велел слуге Антипу нагреть нам чаю и принести пирогов, ветчины, сыру и клубничного варенья. Только тут я почувствовал, насколько же и сам проголодался. Смеясь, мы делали с Митей бутерброды и уплетали их с чаем, вприкуску с вареньем. Митя рассказывал мне о том, как работает инженером на железной дороге и меня расспрашивал о моей учебе в Цюрихе. Мы вспомнили еще нескольких гимназических товарищей. Поговорили об общих знакомых и всякой чепухе. А после я показал Мите свои акварели, привезенные из Швейцарии и пару моих фотокарточек с курсом.