Андрей Кожухов
Шрифт:
– Нельзя так безумствовать, - сказала она.
– Любовь женщины - не награда. Это свободный и обоюдный дар.
Ее выговор немного отрезвил Андрея, но только на минуту.
– Ты права; ты всегда права, моя дорогая. Но тем более должен я быть тебе благодарен. Я бы воспевал тебя в песнях, как это делали старинные трубадуры*, если б только умел сочинять такие песни.
* Трубадур - средневековый французский певец-поэт.
– Мой трубадур, - сказала она улыбаясь, - что бы сказали
– Что ж, они бы только больше уверовали в меня, если знают толк в людях, - с живостью отвечал Андрей.
– Поверь мне, только прирожденный трус боится, что в решительный момент его жизни любовь к женщине может парализовать его силы. Они найдут меня готовым, когда мой час пробьет. И ты, моя ненаглядная, не правда ли, ты скажешь, как та дева-черкешенка:
Мой милый, смелее вверяйся ты року!
– Постараюсь, - ответила она с бледной улыбкой, любуясь поднятым к ней счастливым и смелым лицом Андрея.
Никогда еще он не был ей так дорог, никогда еще она так не гордилась его любовью. Но возможность потерять его - эта возможность, которую она до сих пор допускала, не веря в нее, - теперь предстала в ее уме во всей страшной реальности.
С нервным порывом, противоречившим ее словам, она обвила руками его шею и крепко прижала к груди его голову, которая теперь была ей дороже всего на свете.
Громкий звонок, сопровождаемый двумя более слабыми, наполнил нестройными звуками их маленькую квартиру. Звонок этот означал приход друзей. Однако оба вздрогнули и посмотрели друг другу в лицо.
Андрей быстро поднялся и пошел отворять двери.
Таня, оставшаяся на своем месте, сначала услыхала радостное восклицание Андрея при виде неожиданного друга, но это приветствие замерло, как брошенный в топкое болото камень. Затем раздался быстрый подавленный шепот нескольких голосов, сменившийся зловещим молчанием. Андрей вернулся в комнату в сопровождении Жоржа и молодого человека, ей незнакомого. Андрей был бледен. У двух других был серьезный и грустный вид.
– Что случилось?
– воскликнула с тревогой Таня, подымаясь к ним навстречу.
– Большая беда, - сказал Андрей.
– Зина и Василий арестованы после упорного сопротивления. Оба будут приговорены к смерти через несколько недель. Вулич убита во время сопротивления.
Он опустился на стул и провел рукой по лбу. Оба гостя тоже сели. Незнакомец очутился против Тани, и их глаза встретились.
– Ватажко, - отрекомендовался он сам.
– Я только что из Дубравника с этим известием и со специальным поручением к Андрею.
– Когда это случилось?
– спросила она.
– Три дня тому назад, - отвечал Ватажко.
– Полиция старалась держать все дело в тайне, но это невозможно. Завтра известие появится во всех газетах. Весь город уже говорит об этом.
Он стал излагать вполголоса подробности катастрофы. Но по мере своего рассказа он все более и более воодушевлялся и когда дошел до описания перестрелки с полицией, то пришел в настоящий экстаз*. Действительно, самозащита была геройская. В глухую полночь полиция старалась тайком войти в квартиру, занимаемую Зиной и Василием. Они отвинтили петли от наружных дверей и думали застать всех врасплох, в постели. Оно так бы и вышло,
* Экстаз - состояние крайней степени восторга.
– Какая она оказалась львица, эта девочка! И какая прекрасная смерть!
– невольно вырвалось у Андрея.
– Оставшиеся в живых, - продолжал Ватажко, - попытались пробиться с револьверами в руках, но это оказалось невозможным. Тогда они отступили во внутренние комнаты и забаррикадировались. Они сожгли все компрометирующие документы и не пускали полицию в продолжение получаса, пока не истратили всех зарядов. Затем они объявили, что сдаются.
Ватажко добавил, что, по полученным сведениям, их будут судить через несколько недель, вместе с Борисом. Зину разыскивали по его делу, и полиция очень обрадовалась, захватив ее наконец. Василия будут судить с ними за вооруженное сопротивление. Нельзя было сомневаться, что все трое будут приговорены к смертной казни.
– Но этого допустить невозможно!
– воскликнул Ватажко с жаром.
– Мы освободим их силою!
– Он вскочил со своего места в пылу возбуждения.
То расхаживая по комнате, то останавливаясь перед одним или другим и энергично жестикулируя, он объявил, что их кружок в Дубравнике решил сделать попытку освобождения. Все без исключения революционеры горячо сочувствуют этому делу. Волонтеров можно набрать сколько угодно между интеллигенцией и среди городских рабочих. Если только держать это предприятие в большой тайне, то оно может увенчаться успехом. Во всяком случае, они решили попытаться.
– Мы решили, - заключил он, обращаясь к Андрею, - что для такого важного дела необходимо назначить атамана, и единогласно выбрали вас. Меня послали, с тем чтобы рассказать вам все подробно и спросить, согласны ли вы присоединиться к нам?
Андрей поднял голову и посмотрел на посланца, явившегося с таким серьезным предложением.
– Хорошо ли вы взвесили ваш выбор?
– спросил он.
– Я еще не был атаманом ни в одном деле.
– Лучшего атамана, чем вы, мы и выдумать не могли бы!
– воскликнул Ватажко.
Он объяснил причины, которые их побудили выбрать Андрея. Все члены тамошней организации знали его лично и доверяли ему вполне. Кроме того, он был очень популярен среди местных революционеров, знавших его по репутации и готовых следовать за ним скорее, чем за кем-либо другим.
– Пусть будет по-вашему, - сказал Андрей.
– В таком деле я готов служить в какой угодно роли.
– Я так и говорил им, я так и говорил!
– повторял Ватажко, с жаром потрясая Андрея за руку.
– Мы все того мнения, что вам незачем ехать в Дубравник сейчас. Если полиция узнает, что вы там, она сейчас же насторожит уши. Вам лучше оставаться здесь до поры до времени. Мы будем сообщать вам все до мельчайших подробностей и советоваться с вами…